Ким Филби - Моя тайная война Страница 58

Такова была моя версия, и я твердо придерживался ее. Ее преимущества заключались в том, что она основывалась на известных фактах и почти неопровержимых предположениях. Единственными людьми, которые могли ее опровергнуть, были те двое исчезнувших и я сам.

Я с удовольствием заметил, что эта версия оказалась вполне приемлемой для ФБР. Она понравилась и Лэдду, и Лэмферу. И сам Гувер в короткой беседе со мной ухватился за эту версию. В его глазах высшее достоинство ее заключалось в том, что всю вину можно было свалить на МИ-5. Не сомневаюсь, что он нажил на этом деле большой политический капитал как в Капитолии, так и в последующих сделках с МИ-5. Гувер одержал немного побед своими собственными силами, но он был не из тех людей, которые смотрят в зубы дареному коню.

В отношении ЦРУ положение было более неопределенным. Поскольку это дело являлось прерогативой ФБР, я не мог обсуждать все его тонкости с ЦРУ, не подвергаясь риску вызвать гнев Гувера и Лэдда, которых я всеми силами старался не сердить. Исходя из этого в своих беседах с сотрудниками ЦРУ я ограничивался общеизвестными деталями дела, которые искаженными и с запозданием появились в прессе. Я не боялся формалиста Даллеса; через несколько лет я был удивлен ошибкой президента Кеннеди, принявшего всерьез планы Даллеса по подготовке авантюры в заливе Кочинос. Другое дело Беделл Смит. У него были холодные рыбьи глаза и мозг, подобный тончайшему прибору. При нашей первой встрече я представил ему на рассмотрение и отзыв документ из двадцати с лишним параграфов, касавшийся англо-американских военных планов. Он пробежал глазами по страницам и, отбросив документ в сторону, стал детально обсуждать со мной излагавшиеся в нем вопросы, безошибочно ссылаясь по памяти на номера параграфов. Я успевал за ним лишь потому, что вызубривал все утро документ наизусть. Тревожное чувство подсказывало мне, что Беделл Смит сумеет понять, что дважды два - четыре, а не пять. Прошло еще несколько томительных дней. Когда новость появилась в широкой прессе со всеми присущими ей прикрасами, я начал чувствовать себя неловко в обществе. На одном из приемов у посла жена какого-то сотрудника посольства одарила меня презрительным ледяным взглядом. Но Лондон зловеще молчал. Пришла лишь одна телеграмма, в которой говорилось: "есть основания полагать", что я знал Берджесса лично, и не могу ли я пролить свет на его поведение. Но я ожидал от самого шефа телеграмму с грифом "Срочно, расшифровать лично", предлагающую мне выехать в Лондон. Наконец вызов пришел, но в весьма любопытной, наводящей на размышление форме. В Вашингтон прилетал по текущим делам один сотрудник разведки, специализировавшийся на фабрикации дезинформационных материалов. Он нанес мне визит вежливости, во время которого вручил письмо от Джека Истона. Письмо было написано рукой Истона. В нем сообщалось, что вскоре я получу телеграмму с вызовом в Лондон в связи с делом Берджесса- Маклина. Очень важно, чтобы я быстро выполнил требования телеграммы. Хотя смысл этого сообщения был достаточно ясен, форма его поставила меня в тупик. Почему Истон предупреждал меня о предстоящем вызове и почему он написал письмо лично, если приказ так или иначе придет по обычным телеграфным каналам? Вообще в секретной службе часто возникают причины для необычных действий; возможно, была причина и в этом случае. Мне подумалось тогда, что, если бы я отказался от идеи побега, письмо Истона явилось бы для меня сигналом поскорее начать сборы в дорогу.

Через несколько дней пришла телеграмма. Я взял билет на следующий день и приготовился навсегда распрощаться с Вашингтоном. Встретился с Энглтоном, чтобы провести с ним часок в баре. Он, по-видимому, не понимал серьезности моего положения и попросил заняться некоторыми вопросами, представляющими общий интерес, когда я буду в Лондоне. Я даже не стал запоминать их. Затем я нанес визит Даллесу, который попрощался со мной и пожелал удачи. Следующим в моем списке был Лэдд, с которым мы провели часть вечера. Он, видимо, был искренне озабочен моим затруднительным положением и посоветовал, как избежать неприятностей в Лондоне. Отчасти его озабоченность можно было объяснить Сознанием личной замешанности в деле Берджесса, но в то же время было искреннее чувство, за что я благодарен ему. Каким бы безжалостным ни был Лэдд, он все же был человеком.

Я прибыл в Лондон около полудня и сразу же стал участником весьма странного эпизода. Я вошел в автобус аэропорта и занял место у самой двери. Когда автобус заполнился, на подножке появился какой-то взволнованный тип. Он начал лихорадочно осматривать пассажиров. Посмотрел через мое левое плечо, потом через правое, попытался взглянуть через мою голову и наконец посмотрел мне прямо в лицо. Его физиономия выражала растерянность. Потом он исчез. Это был Бил Бремнер, занимавший довольно высокий пост в административном аппарате СИС. Я понял, кого он искал. Если бы я был от него на расстоянии двух ярдов, а не двух футов, он, конечно, сразу же заметил бы меня. Раньше меня никогда официально не встречали. Учитывая письмо Джека Истона и назначение в качестве "комиссии по встрече" офицера в ранге Бремнера, я не мог пожаловаться, что меня не предупредили. Пока автобус шел в Лондон, красные огни сверкали для меня очень ярко!

Я отправился на квартиру матери и после ленча позвонил Истону. В трубке явственно послышался вздох изумления. После паузы Истон спросил, где я нахожусь. Я сказал ему. Не слишком ли я устал, чтобы сразу прийти в Бродвей? Конечно нет. Иду. Дорогой я с удовольствием думал о том, какая поднялась паника, когда Бремнер сообщил, что я не прибыл. Истон выглядел растерянным, когда я вошел к нему в кабинет. Он сказал, что мой звонок удивил его, потому что он посылал Била Бремнера в аэропорт, чтобы помочь мне. Объяснение было неубедительным, и я почувствовал, что выиграл первый раунд. Он, конечно, не представлял никакой ценности, но чувство победы ободрило меня. Позже мне пришла в голову фантастическая мысль, что Бремнера послали в аэропорт отчасти для того, чтобы МИ-5 не обошла СИС, арестовав меня по прибытии. Дальнейшие события показали, что это предположение в общем было необоснованным, так что я упоминаю о нем шутки ради.

Истон сказал мне, что нас обоих с нетерпением ждет Дик Уайт. Мы поехали через парк к Леконфилд-хаус на Керзон-стрит, где располагалась штаб-квартира МИ-5. Это был первый из многих допросов, хотя вначале пытались сделать вид, что это не допрос, а беседа. Истон сидел молча, пока Уайт задавал мне вопросы. Роль Истона, по-видимому, заключалась в том, чтобы следить за соблюдением правил справедливой игры. Можно представить, что у меня были некоторые опасения, а собеседники мои были несколько смущены. Я не мог считать Уайта близким другом, однако наши личные и служебные отношения были всегда превосходными, и он, несомненно, с удовольствием воспринял мое назначение вместо Каугилла. Он не умел притворяться, но старался, чтобы наша беседа протекала в дружеской форме. Он сказал, что нуждается в моей помощи: надо разобраться в этом ужасном деле Берджесса-Маклина. Я сообщил ему многое о прошлом Берджесса и свои впечатления о нем, проводя при этом линию, что представляется почти непостижимым, чтобы такой человек, как Берджесс, любивший быть на виду, а не прятаться, к тому же известный двоими неразумными поступками, мог оказаться иностранным и тем более советским разведчиком, от которого требуется самое строгое соблюдение правил конспирации. Я не рассчитывал, что это мнение будет сколько-нибудь убедительным в свете имеющихся фактов, но надеялся создать впечатление, что косвенно защищаюсь против невысказанного обвинения в том, что меня, опытного сотрудника контрразведки, Берджесс обвел вокруг пальца. В отношении Маклина я сказал, что ничего не знаю. Разумеется, я слышал о нем и, возможно, встречал его где-нибудь, но не мог вспомнить даже его лица. Поскольку с 1937 года я встречался с ним только дважды по полчаса, причем оба раза на конспиративной основе, я мог спокойно позволить себе это легкое искажение истины.