Николай Андреев - Трагические судьбы Страница 58

Кстати, Пеньковский наябедничал своим западным друзьям и на Варенцова: «У Варенцовых две прислуги и садовник. Кроме того, к ним в дом приходят несколько солдат, которые, как они говорят, помогают по хозяйству. У Варенцова машина с личным шофером, армейским сержантом. Всему персоналу, приставленному к семье Варенцовых, за исключением садовникам, платит государство…»

На курсах Пеньковский обогатился массой сведений о состоянии ракетной обороны страны, которые позже с удовольствием передаст американцам. Он также похвалится своей предусмотрительностью: «Я копировал все, что там было. Это, конечно, занимало много времени, потому пришлось много работать по вечерам, ночью». Курсантов учили обслуживать ракетные установки, находившиеся на вооружении Советской Армии в тот период.

Курсы он закончил в мае 1959-го. Полагал, что теперь его карьера будет складываться в ракетных войсках, но неожиданно его направили в распоряжение ГРУ. В тот момент Ивана Серова перевели из КГБ в ГРУ, и он вспомнил о Пеньковском, который, с его точки зрения, принципиально повел себя в Турции. Предложил ему поехать военным атташе в Индию, что было роскошным вариантом. Конечно же, Пеньковский согласился. Тем более что это генеральская должность. Но что-то с Индией не сложилось. Пеньковский был разочарован и насторожен: почему? Ведь сам шеф ГРУ предложил. Возникли беспокойные мысли об отце: докопались, что он воевал в Белой армии?

Потом возник вариант Пакистана, но ему не выдали въездную визу. В итоге он оказался в Госкомитете по делам науки и техники в должности заместителя заведующего отделом внешних сношений. Должность, прямо скажем, лафовая, на нее попадали только по блату. Его начальником был Джермен Гвишиани, известный хорошо тем, что был зятем Косыгина, но мало кто знает, что он — сын Михаила Гвишиани, того самого, который с предельной жестокостью проводил депортацию чеченцев. Кстати, занимался он этим под началом Ивана Серова, и за эту геройскую операцию оба получили по ордену Суворова.

У чиновника Госкомитета по науке и технике была необременительная жизнь — размеренный график работы, приличная зарплата, общение с иностранцами, официальные приемы. Ну и самое главное — возможность выезжать за границу! Пеньковского все это более чем устраивало. И он в дневнике формулирует свою позицию: «Как офицер Генерального штаба, как истинный борец за мир и солдат новой армии, сражающийся за свободу и демократию, я имею свое собственное мнение по поводу новой советской доктрины и не хочу, чтобы мои соотечественники и те, кто живет на Западе или на другом конце планеты, думали, что я в своем мнении одинок». И высокопарно заключает: «Люди мира, будьте бдительны!» Но почему-то не делает ссылку, что слова эти принадлежат Юлиусу Фучику, погибшему в застенках гестапо.

Испытывал ли он страх, когда начал вести двойную жизнь? Нет. Страха не было. Он действовал спокойно, хладнокровно. Когда Пеньковского арестовали, некоторые на Западе были уверены, что он является членом подпольной организации офицеров. Даже в ЦРУ были убеждены, что он работает не один, такой громадный объем информации он передавал. Во время встречи в отеле «Маунт Ройал» Джи задал ему вопрос: «Вы один действуете?» Он работал один, но опирался на оппозицию в среде военных. Это была оппозиция не в прямом смысле слова, а в разговорах, в высказываниях. Такая оппозиция не могла существовать при Сталине, а при Хрущеве — запросто.

Сотрудники ЦРУ и SIC не особо вникали в подробности биографии Пеньковского, хотя и не прерывали его пространные излияния на эту тему. На страницах стенографических записей разговоров, где зафиксировано, что полковник говорит об отце, о своей жизни, как он объясняет свое решение стать солдатом свободы, нет никаких заметок. Но там, где он докладывает о ракетах, о пунктах их базирования, о тактико-технических данных, — масса подчеркиваний, значков, пометок: «Очень важно!», «Выяснить подробнее», «Обратить внимание», «Вернуться», «Составить подробный перечень вопросов»…

Да, первая поездка в Англию удалась. 16 дней сплошного праздника жизни. К своим новым друзьям Пеньковский проникся безграничной симпатией, а свободный мир его восхитил и покорил. Он наконец обрел смысл жизни. Тем тяжелее было возвращаться в посконную жизнь советского человека. «Всеобщая грубость, мрачность, толпы усталых людей на улицах — результат трудного быта, постоянного раздражения и изнеможения от очередей и неудач…» — такой увидел Москву и москвичей Джордж Блейк, сбежавший в СССР из тюрьмы Уормвуд-Скрабс, куда его заключили на 42 года за шпионаж в пользу Советов.

До чего же омерзительно показалось Пеньковскому после Лондона в Москве. Мрачный город, ни тебе роскошных универмагов, ни фешенебельных магазинов, ни сверкающей в любое время суток Пикадилли, ни ночных баров, ни приличной компании. Ему ненавистны люди, с которыми приходится общаться. Свою ненависть он изливает в дневнике: «Интересно наблюдать за высокопоставленными советскими чиновниками, когда они находятся в кругу близких им людей. На трибуне и в семье за рюмкой водки они совершенно разные. Они очень похожи на персонажей гоголевских «Мертвых душ» и «Ревизора». Ясно, что описанные классиком «герои» с наступлением «советского периода» не исчезли. Я бы сказал, что сейчас их даже больше, а образы их стали еще выразительнее бросаться в глаза».

Да, непросто, даже неприятно жить борцу за дело Правды среди Ноздревых и Хлестаковых. Но была одна персона в СССР, к которой борец испытывал крайнюю степень ненависти. Это — Хрущев. Понятно, что к тому времени Никита Сергеевич стал сильно раздражать значительную часть населения страны. Уже приобрел зримые контуры культа личности Первого секретаря ЦК.

Пеньковский как-то разговаривал за бутылкой водки со своим приятелем, преподавателем марксизма-ленинизма, и тот воскликнул: «Бедная история КПСС! Сколько же раз ее переписывали!» И они начали вспоминать, сколько разных изданий истории партии большевиков они изучали и как все они противоречили друг другу. Приятели пришли к выводу, что партию основал Ленин, а после его смерти у руля государства оказались сплошь враги и предатели. Преподаватель начал перечислять: «Троцкий, Зиновьев, Бухарин… Молотов, Каганович, Маленков». Потом помолчал и добавил: «Только Хрущев, враг нашего народа, остался еще не разоблаченным». Друзья, опечалившись, налили еще по рюмке водки и молча выпили. Пеньковский сделал вывод: «Как ни печально, мы, видимо, не можем жить без диктатора, без культа личности». Мог ли он предполагать, что не пройдет и года после его казни, и Хрущева разоблачат как волюнтариста и сотрут его имя со страниц учебников истории КПСС.