Лев Копелев - Утоли моя печали Страница 58

Ах, если бы только он узнал правду! Если б узнал, какие у нас еще бывают несправедливости. Но от него скрывают… И я думаю, что это правильно, что скрывают. Его надо беречь. Свято беречь его время, его душевные силы. Нельзя его расстраивать, огорчать отдельными безобразиями. Ведь на нем вся держава, весь мир.

Ч. вызывал у меня жалость, сочувствие, но и досаду и раздражение. Нелепая история его «дела», его хмельная экзальтация пародировали мою судьбу и мою упрямую партийность.

Возбужденно придыхая, судорожно поглатывая, — вот-вот заплачет, говорил он о своей великой любви, о мудром вожде человечества, чуждом всякой скверны.

Мой друг Сергей брезгливо отстранялся от него.

— Дерьмо всмятку! Не мужчина, а слезливое, сопливое междометие. Да еще и дурак. Верит, будто Сталин ничего не знает. А ты не придуривайся. Ты что, не соображаешь: конечно же, Сталину докладывали об этом психе. И конечно, это он сам все решал… Откуда я знаю? А ты шевельни хоть одной мозговой извилиной, и сам поймешь: как его зовут? Чей он родственник?

Ч. был племянником, однофамильцем и тезкой известного деятеля искусств, которого тогда в очередной раз поносили за безыдейность и формализм.

— Дядюшку не посадили. О нем весь мир знает. Он — экспортный товар. Его в помоях искупали, высекли, в глаза наплевали, но этого мало. Надо еще и припугнуть, чтобы не вздумал трепыхнуться. Чего доброго, не забыл покаяться. Вот тут-то племянник в самый раз и подвернулся. Он мало сказать невинный, он же верноподданный, как юный пионер; он за любимого вождя и в пекло, и в жопу залезет. Но именно его-то и посадили и засудили. И это уж, конечно, с ведома главного хозяина. Скорее всего, именно по его приказу. Намек знаменитому дяде. Настоящая сталинская шуточка.

Глава одиннадцатая.

КОНЕЦ ЭПОХИ

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит…

Евгения Васильевна рассказывала:

— Наш новый министр Игнатьев раньше командовал личной охраной товарища Сталина. Часто обедал-ужинал за одним столом с товарищем Сталиным. Понимает его с полуслова… Сейчас главное звено — разведка-контрразведка. Югославы обнаглели; уже окончательно снюхались с американцами. Засылают свою агентуру и в Польшу, и в Венгрию, и в Румынию. Надо принимать решительные меры. Министерство берет новый боевой курс. А наш институт передают непосредственно ЦК. Там создано особое Управление секретной связи. Будем подчиняться лично товарищу Берия или товарищу Маленкову. Будет новый начальник. Антон Михайлович — очень ученый инженер, но все-таки беспартийный. А наш институт — главный объект нового управления; объект особой важности! Теперь всем придется подтянуться. Новая метла… А то ведь кое-кто порядком размагнитился. Все по-семейному, по-свойски. И офицеров, и спецконтингент будут подтягивать. Так что и вы держите ухо востро…

Начальником шарашки стал подполковник Наумов — не инженер и не научный работник, просто подполковник. Говорили, что он «выдвинулся на оперативной работе».

Антон Михайлович остался его помощником по научной части и начальником акустической лаборатории. Но его назначили еще и научным руководителем всего управления, и поэтому он бывал у нас не чаще, чем раньше. Акустической по-прежнему заправлял тишайший, вежливый капитан Василий Николаевич.

Наумов редко заходил в лаборатории и мастерские, а заходя, словно бы и не замечал арестантов. Коренастый, круглоголовый, короткошеий, с правильными чертами располневшего лица, с тусклым холодным взглядом из-под темно-русого, тщательно расчесанного «полубокса», он никогда не улыбался, разговаривал негромко, неторопливо, бесстрастно.

В первые же дни он издал несколько приказов «по укреплению дисциплины и наведению строгого порядка».

Василий Николаевич, не поднимая глаз от бумажки, сухо, коротко изложил новые правила работы. Впредь никто из спецконтингента не должен иметь доступа к шкафам с секретной документацией и приборам. Даже свои рабочие книги мы сами уже не могли туда класть. Только через офицеров. Каждый из нас прикреплялся к одному из вольнонаемных, и отныне тот считался ответственным за все, что делал «прикрепленный». Раньше все тексты научных консультаций, докладных записок, технических проектов и др., которые составлялись заключенными, подписывали авторы: инженер или кандидат наук такой-то, затем уже следовали подписи начальников рабочей группы, лаборатории, института. Так были подписаны наши отчеты об исследованиях слогового состава русской речи, доклады Солженицына об артикуляционных испытаниях, мои отчеты о фоноскопических экспериментах и т. п. Некоторые зеки получали изобретательские свидетельства из БРИЗа и могли рассчитывать на премии в будущем.

По приказу Наумова впредь заключенные не должны были ничего подписывать, не могли числиться ни авторами, ни соавторами. В документах института никакие упоминания о работе спецконтингента больше не допускались.

Мы перестали существовать.

Другой приказ предписывал немедленно убрать из всех лабораторий и жилых помещений самодельные телевизоры. Только в вакуумной лаборатории, где изготовлялись телевизионные трубки, оставлялись по необходимости два прибора для испытания и проверки трубок, но строжайше запрещалось «использовать их для иных целей, чем техническая проверка».

Приказы вызвали растерянность, страх, озлобление, отчаяние. Наши телевизоры были сработаны в неурочные часы из отходов или выбракованных деталей. Теперь их должны были забрать себе начальники… Кое-кто уже готовился покорно отдавать. Но у других гнев был сильнее страха.

— Хрена они, гады, попользуются нашим добром.

Приказ гласил «демонтировать». И телевизоры начали так стремительно разбирать, что в спешке многое ломалось и терялось.

Мы с Сергеем Куприяновым пытались отстоять право на «культурный отдых».

Антон Михайлович нетерпеливо слушал наши убедительные речи.

— Понимаю-понимаю… Но это не мое распоряжение, и я отменить его не могу. Так что уж не расходуйте понапрасну красноречие… И помочь вам ничем не могу… Не могу! И объяснять ничего не буду. Приказ подписан начальником института. Вы хотите обратиться к нему? Не советую. Зато настойчиво советую успокоиться. Да-с, успокоиться. Нервная энергия нужна и для работы и для жизни. Вчера вы работали в одних условиях, сегодня приходится в других. Завтра они опять могут измениться. В немалой степени это зависит от вас самих, будут ли изменения к лучшему или к худшему. Но работать необходимо при всех обстоятельствах. На этой бодрой ноте я кончаю бесплодную дискуссию…. Сергей Григорьевич, покажите, что вы там придумали для нового анализатора. А вы, Лев Зиновьевич, извольте проартикулировать сегодня в трех режимах то, что настряпали наши соседи. И потом исследуйте спектрограммы — в каких полосах наихудшие шумы…