Валерий Шубинский - Азеф Страница 58

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив этим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выбранным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от НАС властей».

На практике это означало, что Россия перестала быть абсолютной монархией. Закончился многовековой этап ее истории, начался новый. Исполнились мечты русских интеллигентов.

Эмигрантская Женева торжествовала, но — со сложным чувством. Революционеры не могли сойтись в том, что делать дальше.

Сложные чувства охватывали и эсеров, собравшихся у Гоца. Сам Михаил Рафаилович испытывал эйфорию и от сомневающихся отмахивался: дайте порадоваться хотя бы день! Минор рвался в Россию. Натансон, который приобретал в партии все большее влияние, был настроен скептически. Савинков говорил, что теперь-то и надо усилить террор, «добить» правительство беспощадными ударами. Чернов и Шишко возражали ему: нет, террористическую деятельность надо приостановить, но Боевую организацию не распускать, «держать под ружьем».

А Азеф?

Азеф выступил за прекращение террора.

«„Толстый“ сделал удивившее многих заявление: он, в сущности, только попутчик партии; как только будет достигнута конституция, он будет последовательным легалистом и эволюционистом: всякое революционное вмешательство в развитие стихии социальных требований масс он считает гибелью, и на этой фазе движения оторвется от партии и простится с нами: дальше идти нам не по дороге»[171].

В сущности, вполне последовательная позиция «кадета с террором». Другое дело, что о конституции все-таки говорили в сослагательном наклонении. Неизвестно было, куда повернут власти.

После бессонной ночи, проведенной в спорах, зашли в кафе поесть. Домой Азеф шел с Черновым. И тут-то, по пути, он сказал кое-что еще:

«С террором покончено. Но одно дело, может быть, еще осталось сделать — единственное дело, которое имело бы смысл. Оно логически завершило бы нашу борьбу и политически не помешало бы. Это — взорвать на воздух всё охранное отделение. Кто может что-нибудь против этого возразить? Охранка — живой символ всего самого насильственного, жестокого, подлого и отвратительного в самодержавии. И ведь это можно бы сделать. Под видом кареты с арестованными ввезти во внутренний двор охранки несколько пудов динамита. Так, чтобы и следов от деятельности всего этого мерзкого учреждения не осталось…»[172]

Пожалуй, в первый раз за все время своей деятельности Азеф так «подставился». Это же надо: человек, которого только что обвиняли в предательстве, при известии о наступлении демократии предлагает взорвать здание тайной полиции — то есть свидетелей и архивы. Это настолько прозрачно, что, будь его собеседником умный недоверчивый человек, неподвластный обаянию Азефа — революционного героя, то…

Так или иначе, террор был приостановлен. Боевая организация находилась «в боевой готовности», но ничего не предпринимала. Но и сотрудничество с полицией Азеф полностью прекратил. Никаких писем, никаких донесений, а значит — и никакого жалованья. Просто так Рачковский не платил.

Судя по всему, Азеф всерьез решил, что в России все меняется. И он мог гордиться: он эти перемены приблизил. Очень странными и морально уязвимыми способами, но… Только вот дождется ли он от кого-нибудь благодарности?

Нет, продолжать прежнюю игру было опасно. Если от Ратаева еще можно было ожидать какой-то защиты, то Рачковский сдаст его с потрохами. Да и где будет через пару месяцев сам Рачковский?

Подобным образом, вероятно, в октябре 1905 года и рассуждал Азеф.

Итак, ни террора, ни «провокации» в последние два с половиной месяца 1905 года не было.

Что же происходило в России — и чем же занимался Азеф?

Сначала эйфория по поводу конституции плавно перешла в новую волну еврейских погромов. Причем эти погромы, в отличие от Кишиневского, действительно в очень большой степени организовывались властями и полицией. Непосредственно этим занимался (скорее всего, с ведома, если не по прямому поручению Рачковского) чиновник Департамента полиции М. Е. Комиссаров (закончивший свои дни резидентом советской внешней разведки).

Потом, 8–22 декабря, вспыхнуло Московское вооруженное восстание, в котором ярко проявили себя эсеровские дружинники. На подавление его в Москву был отправлен Семеновский полк. Боевая дружина А. Н. Петерсона по поручению ЦК должна была взорвать два железнодорожных моста и парализовать движение между столицами. Но взрывники попали в засаду и еле ушли от ареста. Впоследствии подозрение, совершенно необоснованно, пало на Азефа. Обвиняли его и в содействии Рачковскому, который в декабре 1905 года был командирован в Первопрестольную наводить порядок.

Все это неправда. В конце 1905 года Азеф занимался в первую очередь личными делами. Все руководство ПСР, воспользовавшись амнистией, возвращалось в Россию. Точнее, в автономную Финляндию, с октября 1905-го получившую внутреннее самоуправление: местная полиция откровенно саботировала приказы о преследовании революционеров. Вместе с Черновым и другими переезжал и Азеф.

Любовь Григорьевна давно неуютно чувствовала себя в Париже. Конечно, лучше, чем в Москве. Жила она (как мы уже писали) в бедности, но зато была занята «делом» — партийной работой. Она считалась секретарем заграничного комитета. Роль ее описывают по-разному. Х. Липин, к примеру, говорил вот что:

«Все партийные люди, которые приезжали сюда, все они проходили через руки жены Азефа… Все явки, рекомендации и т. п., за всем этим должны были являться к ней, так как все это проходило через нее. И должен сказать, что, несмотря на то, что у нее больших умений и способностей нет, она умела держать их в своих руках»[173].

По другим показаниям, Любовь Азеф «заведовала чисто черной, так сказать, работой в Париже» — в основном отправкой в Россию пропагандистской литературы. У нее была репутация человека «в практическом отношении очень энергичного и преданного работе», привлекающего молодежь своей искренностью, но «теоретически слабого»[174], «недалекого»[175].