Яков Гройсман - Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате Страница 59

А Булат Шалвович сценарий дорабатывать не стал. Но, переходя к жанру исторического романа, кажется, основательно «учел» общение с замечательным пушкинистом. Отзыв Цявловской был впитан его новым опытом и подзабыт сам по себе. Еще пластичнее, психологически точнее станет его манера письма. Тот первый приход к Пушкину в его прозе оказался, в общем-то, лобовой атакой, смелой «пристрелкой». Его стремительное развитие нуждалось в мощной корректировке Пушкиным, в современных уроках историзма, в доскональном постижении той эпохи, в которой будут «путешествовать дилетанты», произойдет «Свидание с Бонапартом». Но на первом месте был «Глоток свободы» – не случайно книга Окуджавы о Пестеле (1971 год) вышла почти одновременно с «Луниным» (1970 год) Н. Я. Эйдельмана – во многом ученика Цявловской.

О судьбе киносценария Булат Шалвович где-то отзовется небрежно-шутливо: «пушкинисты забодали». Но мы увидели: было не совсем так («Признать достойным…» – сказано даже в письме ко мне). То, что выводы Цявловской он оценил во всей силе, видно уже по тому, что в сборник киносценариев (1991 год) сценарий о Пушкине автор не включил, а в послесловии он даже не упомянут, хотя ошибочно сказано, что сюда вошли «все три киносценария Окуджавы». Неведомый и незадачливый четвертый будет вынут из-под спуда и отдан в журнал «Искусство кино» еще годы спустя, но это не меняет дела. Название же «Частная жизнь Александра Сергеича» перекочевало в марте 1976-го в заглавие рассказа, где превратилось уже в «Частную жизнь Александра Пушкина…»

Встреча с Т. Г. Цявловской, пришедшаяся на важный «переходный» момент в развитии личности Б. Окуджавы, – из тех, что обычно малоизвестны. Скорее всего никому не рассказывал эту историю и Булат Шалвович. Интересно поведение их обоих «в присутствии Пушкина». То была встреча «пушкинизма» исследователей старой школы с «пушкинианством» тех, кто в наступающие мрачные времена принимал духовную эстафету.

Вот и накатила новая годовщина того, о чем еще так трудно вспоминать на бумаге… О долгих, как во сне, часах с моросящим, плачущим над Арбатом небом, с движущейся лентой людского потока…

А 30 мая 1998-го исполнилось двадцать лет, как ушла Т. Г. Цявловская. Впервые за годы и годы рискнул я дойти до той самой 16-этажной «башни» на Сетунском… И был взволнован, когда после моего ответа на дежурный вопрос «кого ищу», – лица женщин, беседующих на скамеечке, просияли: «Помнишь, писательница жила? Всё о Пушкине писала! Почтальоны тогда первые прибежали, принесли корзину цветов…» Вглядываясь в меня, на прощание посоветовали: «Вспоминайте ее почаще!..» Оглянувшись на дом, с которым связаны юность и молодость, – услышал про себя, как пушкинская «бронза тихо звенит» окуджавским стихом…

У тех – всё утехи, у этих – всё зрелища,а Александр Сергеичаждут в том дому.

Автограф Окуджавы, посланный мне Цявловской, затерялся – видимо, в предвиденьи того, что его автографов станет у меня гораздо больше. Вот уж никогда не думал, что более четверти века спустя мы будем у него на даче вспоминать близких общих друзей, в том числе и тех, с кем пришлось расстаться по принципиальным соображениям. Тема была грустной… И тогда я сказал, что у меня есть отзыв Цявловской о его давнишнем «пушкинском» сценарии. Он захотел просмотреть его вновь. Потом, уже в московской квартире, решил этот отзыв вернуть. Но у меня сохранилась еще одна старая копия. И всё же он спросил – как некогда Татьяну Григорьевну: «Можно взять? Спасибо…» Задумавшись, промолвил: «Жизнь коротка… Жизнь коротка…»

Долго, в зависшей паузе, глядел куда-то в глубь комнаты. Потом сказал всё так же тихо: «Я ее – помню…»

Евгений Рейн

«ПОДАРИ МНЕ ЭТОТ РАЗМЕР»[25]

Я ленинградец. Жил в Ленинграде очень долго, до 72-го года. В 59-м году у меня был вечер на Петроградской стороне в Доме культуры промкооперации. Там было довольно много людей, и пришел Булат, его привела одна поэтесса, которую звали Эля. Он сидел в зале и слушал стихи. А с Элей я был знаком, и потом, после моего выступления, она представила меня Булату. Я сказал: «Булат (а я уже слышал о нем)… давай не будем сегодня расставаться». Он сказал, что живет в гостинице «Нева» на улице Чайковского. И – «…пойдемте ко мне в номер». Нас было человек двенадцать, ленинградских поэтов. Купили по дороге сухого вина и в номере у Окуджавы пили вино и читали стихи.

Тогда мне было 24 года. И я читал одно свое старое стихотворение, которое я сейчас уже наизусть не помню, примерно так: «Но что мне сделалось… ах, эта девочка, такая добрая, как наша Франция, мы с ней увиделись на свете давеча, и ходим, этот случай празднуя. Нас пароходы не возят древние, на них тоска вся пароходная, они бегут как волны летние, морские пятна перекатывая». Ну и так далее. И вдруг Булат сказал: «Подари мне этот размер. Он мне очень нравится». Ритм стихотворения. Я говорю: «Булат, он же мне не принадлежит. Размеры и ритмы принадлежат всем». Он сказал: «Нет, ты мне подари». Я сказал: «Я тебе дарю». И Булат написал на этот мотив песню: «Из окон корочкой несет поджаристой». Вы чувствуете, что это одно и то же?

И посвятил эту песню мне.

В моей жизни была одна поразительная ночь. Я жил в Петербурге, и вдруг мне позвонила Белла Ахмадулина и сказала, что она, ее муж – Нагибин живут в гостинице «Астория» и рядом с ними живет Галич, и что Галич хочет петь, не могу ли я позвонить в какую-нибудь квартиру, где позволили бы, чтобы Галич пришел петь. А у меня была подруга, она сейчас живет в Бостоне, США, у которой была прекрасная квартира на Исаакиевской площади. Я ей позвонил и говорю: Люда, вот так и так. Она говорит: приходите все ко мне. Я сообщил своим товарищам, мы пришли, и вот в десять часов вечера – звонок в дверь, отворяется дверь, входят Ахмадулина, Нагибин, Галич и… Окуджава. А я не знал, что будет Окуджава. Он тоже оказался в Ленинграде. И всю ночь, до утра, Галич и Окуджава пели. А Ахмадулина читала стихи. И это была совершенно незабываемая ночь. Тогда Окуджава оставил мне свой московский адрес, чтобы, когда буду в Москве, я зашел к нему. И тоже случилась потрясающая вещь. Мы оказались в Москве с моим приятелем Дмитрием Бобышевым, который тоже сейчас живет в Америке. И Булат написал мне свой адрес на клочке бумаги, но телефона почему-то не написал. Или я потерял телефон, или, может быть, у него тогда телефона не было. Когда мы приехали по этому адресу, оказалось, что номер квартиры стерся, он же был на газете карандашом написан. И мы стоим перед домом, а как найти Окуджаву, не знаем. Тогда я сказал Бобышеву: «Давай зайдем в три первые попавшиеся квартиры». А это огромный дом на Фрунзенской набережной. Если мы найдем Окуджаву, значит, найдем, а нет, так пошли домой». И вы можете себе представить, в третьей квартире мы нашли Окуджаву! Он нас пригласил. А потом мы виделись очень часто, я бывал у него дома: и на Фрунзенской набережной, и в Астраханском переулке. Я всегда невероятно высоко его ценил. Считаю, что он был самым нашим лучшим бардом. Он сумел сделать что-то не-обыкновенное, он выразил, если можно так выразиться, внутреннее содержание моего поколения. Мне нравится и его проза, мне нравятся и его стихи, но это уже на втором месте. Я считаю, что он был гениальным шансонье, просто гениальным, и что мое время – шестидесятые, семидесятые годы – останется в песнях Окуджавы.