Анна Вислоух - Громкая тишина Страница 6

Накануне моя сестра уехала в Киев. Ей было скучно в селе – двоюродные сёстры учились в техникуме и каникулы у них еще не начались, на танцы одной ходить не разрешали – городская, ещё обидит кто! – вот и уговорила она бабушку отпустить её с соседкой тётей Розой в Киев, встретить их племянницу Ларису с московского поезда. А там и девчонки на каникулы приедут, будет повеселее. Из развлечений в те годы в селе нашем был только клуб да чайная на горке возле сельмага.

В тот день всё было как всегда – бабушка с вечера затопила печь, замесила тесто, почистила рыбу, а я, вдоволь наплескавшись в ручье за огородом с местными девчонками, быстро уснула. Сквозь сон уже слышала грохот телег по вымощенной камнем дороге. Значит, завтра!

Проснулась я резко, будто кто толкнул. Вовсю светило солнце, бабушкины любимые мальвы заглядывали в окно и словно укоризненно качали своими малиновыми головками: «Проспала, соня!» Нет-нет, я ещё успею, успею! Платье потом натяну! С ходу я распахнула плотно прикрытые двери моей спаленки в «залу». И в ужасе отшатнулась. Комнаты не было. Той комнаты, бабушкиной «залы», знакомой и любимой до самого дальнего уголка – не было. Не было стола с лавками, не было большого бабушкиного сундука, не было божницы в уголке – ничего! Был только один серый, противный, горький и мохнатый, как чудовище, дым. Я в ужасе захлопнула дверь и закричала. Потом заметалась по маленькой комнатке с крошечным, никогда не открывавшимся оконцем, – что, что мне делать? Никто меня не услышит – оконце выходило в сад, соседей рядом не было, да если бы и были – сегодня все на базаре!

Я снова подошла к двери, приоткрыла ее и, внезапно решившись, вдруг вспомнив слова чудного дядьки, надевшего на меня крестик, прошептала: «Господи, благослови!», почему-то зажала крест в кулаке и… нырнула в этот дым.

Я пробиралась сквозь плотный чад, сжав рот и практически не дыша. В кухне из печки уже протягивал свои длинные ручищи огонь и норовил схватить меня за волосы. Я, стараясь на него не смотреть, ползком, на ощупь пробралась к двери, изо всех сил толкнула её – она распахнулась, и я буквально вывалилась в сени. Дверь в горящую кухню тут же из последних сил прижала на место. Лежала на прохладном земляном полу, задыхаясь и кашляя, и мне казалось, что густой горький дым я выкашливаю изнутри. Отлежавшись и откашлявшись, я поднялась и толкнула входную дверь. Дверь не поддавалась. Я толкнула её сильнее, потом, плача и размазывая копоть по щекам, стала биться в неё изо-всех сил, пока наконец не поняла – дверь заперта снаружи. Бабушка в этот раз почему-то меня закрыла… Я сползла на пол и приготовилась умереть.

Не знаю, сколько я так просидела, похоже, всё-таки не очень долго, как вдруг дверь подалась и распахнулась, а я вывалилась прямо на улицу. Надо мной склонился мой старший брат, сын тётки Лизы. Как потом оказалось, шёл какой-то родственник мимо нашего дома и увидел плотный чёрный дым из форточки. Бросился к бабушке на базар. Та дала ключи брату, который там ей помогал, и, обмирая от ужаса, семенила следом за ним, пока он нёсся со спасительными ключами к дому. Что было дальше, я помню смутно – только осталось в памяти, что в меня вливают какую-то тёплую жидкость, много, она уже в меня не помещается, а её всё льют, и только сотрясающая моё тело рвота останавливает этот жуткий процесс…

Дым из хаты еле выветрился, а пол у печки прогорел насквозь – бабушка, уходя на базар, слишком рано закрыла заслонку. Но через пару дней только чёрные балки в комнатах напоминали о случившемся.

Приехавшая мама долго плакала, и ругаясь то по-польски, то по-русски, с каким-то ожесточением всё замазывала и замазывала белилами эти жуткие потолки… А бабушка виновато крестилась на икону в углу и шептала: «Хрест вберіг…»

Батюшка просит всех повернуться лицом на запад и произнести отречение от диавола. Потом начинает читать какую-то красивую молитву. Позже я узнала, что называется она Символ веры.

Затем малыша и моего сына он окунает в купель, а большим кропит водой голову и надевает на всех крестики. И, наконец, все крещёные идут вокруг купели крестным ходом со свечками в руках. На последнем круге пламя свечи в руке моего сына вздрагивает, и она гаснет… Я непроизвольно вскрикиваю. Батюшка строго оглядывается – тихо! И ведёт мальчиков в алтарь. Всё, на этом церемония крещения заканчивается.

– Батюшка, – бросаюсь я к священнику. – Почему у моего сына погасла свечка?! Что это означает?

– Означает что? – переспрашивает он, снимая с себя ту самую красивую «скатерть» с дыркой – епитрахиль. – Да вот то и означает – в церковь нужно ходить, голубушка, тогда и вопросов таких, простите, дурацких задавать не будете. Да заодно креститься научитесь… правильно.

Я смущенно замолкаю. И правда, ерунда какая-то, вообразила себе невесть что. Просто дунуло из окна.

Вот свеча и погасла. Оглядываюсь в поисках ребенка.

– Сынок! Что ты там делаешь?

Сын как зачарованный стоит перед иконой Божьей Матери и будто не слышит, что я зову его. Потом он нехотя оборачивается.

– Мама, а можно я останусь здесь жить?

И мы остаёмся там жить. С этого дня мы стали жить в этом доме, нас приняли в этот дом, который открыт для всех. Только войти туда почему-то хочет не каждый. Да и мы пока – только у двери.

Как к нам начинают стучаться проблемы, а мы от них беспечно отмахиваемся

У двери в квартиру я останавливаюсь. Прислоняюсь к ней и пытаюсь «надеть» нормальное весёлое лицо, чтобы не испугать сына. Прошло уже несколько часов после аварии, но я ещё не пришла в себя, и даже одно воспоминание о ней заставляет сердце бешено колотиться и темнеет в глазах.

Сейчас, сейчас… Спокойствие, только спокойствие… потихоньку открываю дверь ключом и слышу в комнате какие-то голоса. Говорят… похоже, по-английски?! Кто? Радио, что ли, работает? Я уже совсем было собираюсь выдать свое присутствие, как узнаю «нормальный» голос сына.

– Дорогие радиослушатели! Начинаем нашу передачу! С любой песни, которую вы пожелаете! – он говорит громко и торжественно, немилосердно картавя и шепелявя. Но так, будто и правда, перед ним – тысячи слушателей. Я замираю.

– Слушайте Пятую симфонию Бетховена!

Но раздаются почему-то первые аккорды бетховенской «Оды к радости», и я понимаю, что сын играет её на слух. И не просто играет, но и поёт. Только на каком языке?! Я догадываюсь, что это какая-то тарабарщина, но, если не вслушиваться, кажется, что он поёт по-английски. Полная имитация! Через несколько тактов он сообщает:

– Итак, вы послушали классную песню! Пятая симфония Бетховена, да еще и со словами! Слова мои… Теперь будет другая песня, называется «Египетская».

Дальше идет импровизация в восточном стиле, если это можно сказать о композиции, сочинённой ребёнком, год назад только начавшим обучение музыке. Я стою в коридоре, боясь шелохнуться. Сын имитирует английскую речь, разговаривая сам с собой то грубым, то тоненьким голосом – будто общаются разные люди. Словно кто-то кому-то задает вопрос в прямом эфире, как на настоящем радио. Но такие передачи только недавно появились!

Наконец, он сообщает:

– А сейчас будет торжественная песня – божественная!

Господи, всё в одной куче!

Начинается практически идентичная имитация церковной службы – с песнопениями тоненьким голоском, которые басом подхватывает «дьякон». Он по-прежнему так увлечён своей игрой, что замечает меня только тогда, когда я на последних его словах: «Дорогие друзья, мы заканчиваем нашу передачу!» осторожно просовываю голову в комнату…

Я отвозила дочь в небольшой районный центр, в детский санаторий. Несколько лет назад у неё обнаружились проблемы с позвоночником, нужно было принимать экстренные меры, которые бы могли остановить необратимые изменения. Дочь жила там месяцами, училась. На ледяной дороге нашу машину занесло, отбросило сначала на встречку, а когда водитель невероятным усилием выкрутил руль, машину кинуло в кювет на противоположной стороне, где она застряла в сугробе… Потом, отойдя от шока, он скажет: «Будто гигантская рука сверху схватила и стала крутить… Ничего сделать не мог!» Меня же трясло всю дорогу до санатория и обратно.

Хорошо, что Тима с собой не взяла. Весь год до школы он находился дома один, после того, как мы ушли из детского сада. Садик был от завода, завод этот в начале 90-х работал вполсилы, детей забирали часа в четыре. Меня в это время пригласили редактором в новое интересное издание. Бежать сломя голову за ребёнком в детский сад я, понятное дело, не могла, вот и пришлось воззвать к его ответственности.

Надо сказать, что перспектива сидеть одному дома никак его не испугала. Он всегда находил себе занятие, долго играл с какой-нибудь игрушкой, сам себя развлекал.