Екатерина Мишаненкова - Фаина Раневская. Один день в послевоенной Москве Страница 6

Лидия Русланова выступает с концертом перед советскими воинами на ступенях Рейхстага

Фотоаппарат ФЭД-2

12:00

В модном магазине

Женское царство, в котором рос Алексей Щеглов, не было для того времени чем-то исключительным и даже необычным. Все послевоенное советское общество было преимущественно женским обществом. Война унесла десятки миллионов жизней, и по подсчетам специалистов, 76 % погибших были мужчины. Но что еще хуже, больше всего пострадало поколение, рожденное в 1901–1931 годах, то есть самая дееспособная часть мужского населения, те люди, кому самое время было вступать в брак и заводить детей.

В 1940 году в Советском Союзе на 100,3 миллиона женщин приходилось 92,3 миллиона мужчин. Причем разница в 8 миллионов не была особо значимой, поскольку в основном ее причина была в более ранней мужской смертности. Среди людей же в возрасте от 20 до 44 лет женщин было 37,6 миллионов, а мужчин – 34,8 миллионов, то есть на сотню женщин приходилось примерно 92–93 мужчины (надо помнить, что это было поколение, уже сильно прореженное Первой мировой войной, революцией и Гражданской войной).

Перед спектаклем. Зрители в фойе Малого театра, 1950-е годы

Еще во времена своих «Университетов» Раневская устроилась в «клетушке» на Большой Никитской, переименованной потом в улицу Герцена. Этот двухэтажный, вросший в землю флигель, где сейчас какая-то контора, принадлежал когда-то семье Натальи Гончаровой. Отсюда поехала она венчаться с Александром Сергеевичем в церковь Большого Вознесения, расположенную неподалеку.

Раневской досталась часть лакейской на первом этаже. Здесь она жила, иногда недолго – успевала лишь повидать премьеры московских театров, отдохнуть после поездок, съемок…

Отсюда, с улицы Герцена, в начале войны Раневская уехала в Ташкент. Сюда в 1943 году мы вернулись вчетвером – Фаина Георгиевна, Павла Леонтьевна – моя бабушка, Наталья Александровна – Тата и я. Мама временно осталась работать в Ташкенте на кинофабрике. Я скучал, ждал маму…

Поезд пришел поздно вечером, я уже спал. Когда увидел маму утром – вскочил в своей кровати, вцепившись в перекладину, и сказал: «На горе Арарат растет крупный виноград!!!»

В 1946 году на 96,2 миллиона женщин приходилось уже 74,4 миллиона мужчин, и в отличие от предвоенного времени такая разница была уже не за счет стариков. Женщин в возрасте 20–44 лет насчитывалось около 37,7 миллиона, а их ровесников-мужчин – чуть больше 20 миллионов. Теперь на сотню женщин приходилось хорошо если 60 мужчин. Причем как обычно в городе ситуация была немного получше, а больше всего опять пострадала деревня.

Американский журналист Джон Штром побывал в 1946 г. в нескольких русских колхозах и был потрясен до глубины души масштабами разрушений и человеческих потерь. Он писал, как в какой-то деревне под Сталинградом его встретил председатель колхоза, молодой человек лет двадцати, инвалид войны, без руки. А в его колхозе из 136 человек было 116 женщин. Из этой деревни ушли в армию 146 мужчин, а вернулись обратно только 15, причем многие из них без руки или ноги. И этой деревне по тем временам еще повезло. Были места, куда вообще никто не вернулся. Правда, не обязательно все не возвращались потому что погибли, просто довольно многие фронтовики предпочитали устроиться на работу в городах, где жизнь была хоть немного, но получше, чем в сельской местности.

В некоторых семьях дождались своих героев

Мама с дочкой на приеме у врача в детской поликлинике № 1 города Москвы, 1954 год.

Такой гендерный перекос, конечно, привел к множеству проблем как для страны, так и для будущих поколений. Причем проблемы были не только демографические, но, что гораздо хуже, психологические. Миллионы одиноких женщин, страдавших от неустроенности и цеплявшихся за любого мужчину, неважно какого и неважно, свободного или уже занятого кем-то, растили поколение безотцовщин – детей, растущих без мужского воспитания.

Кстати, надо заметить, нехватка мужчин не привела к демографическому кризису. Женщины, пережившие войну, быстро адаптировались к новым условиям и, кто смирившись с тем, что придется жить без мужа, а кто надеясь так привязать к себе мужчину, продолжали рожать детей. В 1946-м родились 752 тысячи внебрачных детей, в 1947-м – 747 тысячи, в 1948-м – 665 тысяч, в 1949-м – 985 тысяч, в 1950-м – 944 тысячи, в 1951-м – 930 тысяч, в 1952 году – 849 тысяч.

Правда, кроме послевоенной эйфории и простого желания иметь семью такую ситуацию создавали еще и государственные законы. Постановлением ЦИК и СНК СССР еще в 1936 году аборты были строго запрещены, за исключением, конечно, случаев по медицинским показаниям. То есть лишь тогда, когда продолжение беременности представляло угрозу жизни и здоровью самой беременной женщины, а также при наличии у родителей тяжких заболеваний, передающихся по наследству, таких как идиотизм, эпилепсия, прогрессивный паралич, наследственная глухонемота и т. п.

Поэтому ни отсутствие жилищных условий, ни уж тем более отсутствие мужа не считалось достаточным основанием, чтобы избавиться от ребенка. Забеременела – рожай, государству твои проблемы неинтересны. Естественно, это вело не только к росту рождаемости, но и к росту количества подпольных абортов, нередко приводивших к фатальным последствиям. Министр здравоохранения Г. Митирев прямо говорил, что причина этого в «неудовлетворительных материально-бытовых условиях», но эти разговоры ни к чему не приводили. Постановление ЦИК и СНК СССР о запрещении абортов было отменено только в 1955 году.

Причем, чего и следовало ожидать при таком дефиците мужчин, и общество, и государство возлагали ответственность как за рождение ребенка, так и за его будущее практически исключительно на женщин. Еще с 1944 года отцы детей, рожденных вне брака, освобождались от какой-либо ответственности за них. В свидетельстве о рождении ребенка вместо имени отца ставили прочерк. А в 1946 году суды вообще перестали признавать отцовство внебрачных детей, то есть получить алименты на ребенка можно было только если женщина хоть какое-то время состояла с его отцом в законном браке. Естественно, ситуации с незаконными абортами это не улучшило. Их становилось все больше и больше, хотя стоили они недешево.

Георгий Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1930–1940 гг.» пишет: «Некая Лычева, например, за аборт получила с гражданки Морозовой в 1943 году 600 рублей, пол-литра водки и хлебные талоны на 1700 граммов хлеба. Аборт, правда, был запоздалый. Когда Лычева пришла к Морозовой, та уже родила. Приехавший на «Скорой помощи» фельдшер сказал, что ребенок жив и жить будет. Но Морозовой этого совсем не хотелось. Не такое было время. И Лычева придушила ребенка, а потом разрезала его на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Получила она за это, помимо талонов на хлеб, восемь лет лишения свободы.

Бендеровское «жертва аборта» снова, как когда-то, после Гражданской войны, стало распространенным выражением».

Правда, нельзя сказать, что государство совсем бросило матерей-одиночек на произвол судьбы. Видимо, кто-то в руководстве все же понимал, что именно они теперь будут главным демографическим ресурсом государства. Так что еще до окончания войны был принят Указ президиума Верховного Совета ССР «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям», по которому детей, рожденных вне брака, разрешалось принимать на государственное обеспечение в дома ребенка и детские дома. По статистическим данным, доля детей матерей-одиночек в домах ребенка к 1946 году составила больше половины всех поступивших. Тогда же Указом Президиума Верховного Совета СССР были введены ежемесячные пособия матерям, имеющим четверых и более детей, появились ордена «Мать-героиня», «Материнская слава» и «Медаль материнства». В 1949 году была принята система ежемесячных пособий многодетным и одиноким матерям. А как только ресурсы позволили, началось и строительство новых детских садов и яслей. Так, в 1950 году их построили почти столько же, сколько в предвоенном 1940 году – 8,6 тысячи садов и яслей с охватом детей 210,7 тысячи. Правда, их все равно катастрофически не хватало.

Кроме роста числа абортов, еще одним неприятным последствием увеличения количества внебрачных связей после войны стал резкий рост в 1946 году заболеваний сифилисом. Перед войной в Москве регистрировалось около 500 случаев этого заболевания в год, а в 1946 году, их было зарегистрировано 4289.

7 ноября 1945 года из кожно-венерологической больницы на Второй Мещанской улице бежали юные сифилитики: Белов, Морозов, Моторин и Огасов. Для дальнейшей жизни они обосновались в бомбоубежище дома 4 по Страстному бульвару (это на Пушкинской площади, недалеко от редакции газеты «Московские новости»). Место они выбрали для распространения сифилиса самое подходящее: коридор соединял их бомбоубежище с женским общежитием. Первым делом беглецы организовали на новом месте пьянку, ну а потом поймали в коридоре Зину Копылову и изнасиловали. На стене бомбоубежища появилась надпись: «Зина – два раза», потом «Маша – восемь раз», потом «Нина – восемь раз», «Зоя – восемь раз», «Рита – двадцать раз», «Лида – десять раз», «Инна – девять раз», «Валя – три раза», «Аня – семь раз», «Вера – шесть раз», «Галя – три раза», «Надя – пять раз», «Лида – шесть раз», «Две неизвестные – три раза», «Вера – восемнадцать раз».