Владимир Леонов - А. С. Пушкин – земной и божественный Страница 6

Пушкин в этих обликах мирил Разум со Страстью. Мирил естественно, без глумления и скабрезности. Он, как и Толстой, который говорил о разумении, высоко ставил Разум («Да здравствует разум!»), но и, как Достоевский, который провозглашал хотение, призывал «жизнь полюбить больше, чем смысл ее».

Основная тема творчества Пушкина – это мадригал, поклонение Ее Величеству Жизни. Жизнь – вот истинная дама его сердца. И он постоянно приглашал ее, как пылкий кавалер, на танец.

Переход от весеннего сумасбродства к осенней грусти, от сладострастия любви и еды к почти монашескому, келейному, уединению мудреца, от созерцания вечернего города к скитанию среди полей и дооблачных дубов – вот гармония, диалектика жизни, ее ноктюрн и ее проповедь: «Жизнь полюбить больше, чем ее смысл».

Вся диалектика жизни, все ее призмы и магниты, все полюса, все ее оттенки нашли в Пушкине своего певца. Пушкин внушал – жить, жить, жить…

Ведь к этой золотой мере жизни стремился герой романтической поэмы Пушкина Алеко – как и Пушкин, русский скиталец, который никогда не смог уйти от своей бунтующей души. И здесь Пушкин чувствовал себя в заговоре с героем против сплоченной посредственности, которая под видом полной гармонии в сущности стремится к созданию спокойной клетки для человека – человек как узник чужой души и данник чужой воли.

Пушкин воспринимал мир как «жизненный пир»:

««Душа полна невольной грустной думой;Мне кажется, на жизненном пируОдин с тоской явлюсь я, гость угрюмый,Явлюсь на час – и одиноко умру»

Пушкин ценил фонтан жизни, который не должен пересыхать. Ценил остроту переживания. Его интересовали те, кто видел в жизни Праздник, который от рождения подарен Творцом. Он презрительно говорил: «Пусть остылой жизни чашу тянет медленно другой». Этот «другой», трус, человек будней жизни, не вызывает у Пушкина желания подражать ему.

Поэт трепетен перед теми, тремя, в «Египетских ночах», которые готовы отдать жизнь за одну ночь с Клеопатрой.

В такой жертве – они боги:

«И сладострастные прохладыЗемным готовятся богам»

Все они, эти три героя, три земных бога – они за Сладострастие, за полноту и интенсивность переживания Жизни.

И даже Пугачев в глазах поэта – герой интенсивного переживания жизни, Пугачев говорит: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!». Именно так формулирует Пушкин свой жизненный принцип.

***

Он не был бедняком

По своему материальному состоянию он был не бедняк, и даже выше середняка. Получал ежемесячно 3000 рублей, за «Евгения Онегина» правительство выплатило ему 12000 рублей (порядка 10 млн. сегодня). Занимал он десятикомнатную квартиру в столице, был хозяином двух имений, редактором и основателем литературного журнала. При этом не сгибал «ни помыслов, ни совести, ни шеи». Да и закончил Царскосельский лицей (всего тридцать лицеистов – на всю Россию), которое считается лучшим учебным заведением всех времен и народов, ранняя поэтическая слава (начиная с 16 лет) – и чем не баловень судьбы! И тем не менее:

«И с отвращением читаю жизнь мою,И слезы лью,Но строк печальных не смываю».

Были следствия, ссылки, контроль властей, огромные долги – после смерти они превысили 150 тыс. рублей (это 140 млн. рублей сегодня). Император Николай I после смерти поэта долг погасил, но и Пушкин в должниках долго не оставался, возвратил взятое с лихвой. Сколько доходов принесли его сочинения (десять томов) русской казне!

***

Пророк

«Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился, —И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился.Перстами легкими как сонМоих зениц коснулся он.Отверзлись вещие зеницы,Как у испуганной орлицы.Моих ушей коснулся он, —И их наполнил шум и звон:И внял я неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.И он к устам моим приник,И вырвал грешный мой язык,И празднословный и лукавый,И жало мудрыя змеиВ уста замершие моиВложил десницею кровавой.И он мне грудь рассек мечом,И сердце трепетное вынул,И угль, пылающий огнем,Во грудь отверстую водвинул.Как труп в пустыне я лежал,И бога глас ко мне воззвал:«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей».

Это стихотворение 1826 года – ответ на казни и ссылки участников декабрьского восстания. Эмоционально яркая, гнев и ярость переполняют поэта. Основная тема – жестокая, неоправданная, по мнению поэта, расправа правительства с декабристами. И он призывает пророка прийти и наказать людей за грехи Две пушкинские версии: преображение человека под воздействием веры и воли, и горькая судьба пророка.

Две страсти

Да, две страсти в жизни – поэзия и любовь. Изящная формула: «Он был гениален в любви, быть может, не менее, чем в поэзии… и в обеих он ушел далеко». В этих состояниях был всегда ясным, бесхитростным, как дитя, но при этом сохраняя лучшие качества мужчины. И какая яркость в стихах о женщинах! В них сильный и верный мужчина смотрит на любимую женщину.

Пушкин и Крылов

Пушкин высоко ценил творчество Крылова. Еще в раннем лицейском стихотворении «Городок» Пушкин упоминает ненапечатанную пьесу Крылова «Подщипа» («Триумф») и доброжелательно отзывается о «шутнике бесценном».

В зрелые годы поэт проявляет большой интерес к творчеству Крылова, считая, что он «превзошел всех наших баснописцев». В споре с Вяземским – автором статьи «Известие о жизни и стихотворениях И. И. Дмитриева» Пушкин писал: «Грех тебе унижать нашего Крылова. Твое мнение должно быть законом в нашей словесности… И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова» (1824). И в более поздние годы Пушкин видит в Крылове выразителя «духа русского народа» и называет его «во всех отношениях самым народным нашим поэтом».

Пушкин посетил Крылова «за день или два до дуэли с Дантесом». Тайну разговора Пушкин унес с собой в могилу, а Крылов после той встречи стал еще более молчаливым…

***

Такая огненная жизнь

Когда – то Рабиндранат Тагор писал: «В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей? О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками». Пушкин поставил «перед смертью полную чашу» своей короткой, но такой огненной жизни.

Дионисийская (вакховская), испепеляющая страсть за Наслаждение. Как Пир во время Чумы. Наслаждение до самого конца Жизни. Праздник и трагедия, Пир и Чума во имя жизни и во время жизни – Пушкин объединяет, смешивает эти две стихии подлинной жизни: трагедия во время праздника или праздник во время трагедии.

Да, он носил безотрадную муку отверженной любви; да, он не мог, как царь Пигмалион, оживить прелестную Татьяну, этого любимейшего идеала его фантазии; да, это он, вместе со своим мрачным Гиреем, томился тоскою души; да, это он, вроде бы пресытился наслаждениями, все же не испытавший подлинного наслаждения; сгорал бешеным огнем ревности вместе с Заремою и Алеко; это он наслаждался дикою любовью Земфиры; ликовал и печалился за свои идеалы; тосковал вместе с Онегиным; в переливах его стихов сверкали слезы смеха и обреченности; журчание его стихов прерывалось плачем и скорбным рыданием

Для него смерть – естественный, необходимый компонент жизни: без ежеминутной возможности смерти жизнь не была бы так сладка: «Перед собой кто смерти не видал, тот полного веселья не вкушал».

Хвала тебе, трагедия, хвала тебе смерть, вы нужны жизни, вы ее обостряете, вы даете ей соль.

«Итак – хвала тебе, Чума» – и это тоже Пушкин.

Пушкин до последнего вздоха (при всей глубине и трагизме жизни) умел держаться на поверхности. Умел ходит по ступенькам, одного не умел (и не хотел) – сидеть на них.

Он шел по пучине и не тонул, брел по морю, как посуху, хотя знал и видел, какое оно глубокое и темное.

А Тютчев после него погрузился в глубь – в смерть, в вечность.

Да, мысленно, философски Пушкин знал о глубине жизни, но не всматривался вниз, где подводные камни. А смотрел вверх, в небо и упустил камни подводные из виду, и разбился (об окружающий быт). Прав, десятки раз прав Борис Пастернак, когда говорит, что раньше думали, что поэзия – это высокие горы, а за поэзией – то надо нагнуться.