Леонид Самутин - Я был власовцем Страница 6

Вот так и случился этот, на первый взгляд, совсем незначительный, а потом оказалось, самый главный перелом в моей жизни. На этом кончилась старая жизнь, которая складывалась так хорошо и ладно. Неделю назад мне исполнилось 26 лет, получил я отпуск домой, много было гостей, друзья, родные, было так весело, радостно, впереди все было ясно, и вот – обрезало. Никогда больше не суждено мне было вернуться в ту жизнь, в которой я прожил свои первые 26 лет, ни к людям из той жизни.

Дальше – все было другое: другая жизнь, точнее – жизни, другие люди…

6

Наш эшелон из двухосных теплушек – 40 человек, 8 лошадей – стоит на втором пути станции Юматово. Мы уже погрузились со всем нашим скарбом. Последнюю ночь спали под открытым небом, утром свернули свои постели, и машины увезли на станцию наше последнее имущество. Последний обед в лагерной столовой – и погрузка!

Паровоз не прицеплен. Это весьма загадочное и интригующее обстоятельство. Оттого, с какой стороны прицепят паровоз, зависит, против кого нас двинут.

Если паровоз прицепят к тому концу поезда, который в сторону Уфы, – значит, поедем на восток, с Японией будем счеты сводить. Мы и ждем этого. Все привыкли к тому, что в тридцатые годы действительную службу наши призывники проходили всегда на Дальнем Востоке, воинские поезда через Уфу обычно шли на восток, думалось, и нас двинут туда же.

С другой стороны, эта идущая уже второй год война в Европе, эти странные опровержения ТАСС одно за другим заставляли предполагать и иное… Из всех теплушек через поперечины, загораживающие дверные проемы, высовывались сотни голов, поворачивавшихся то в одну, то в другую сторону эшелона. В самом деле, к какому же концу прицепят паровоз?

Вдоль поезда идет командир дивизии генерал-майор Н.И. Бирюков. Его сопровождают несколько командиров. Он разговаривает с толстым капитаном – комендантом нашего эшелона. Генерал озабочен, капитан что-то докладывает ему. Вся группа остановилась у соседнего вагона, видно хорошо, а слов уловить нельзя. Жарко, душно. Генерал снимает фуражку, вытирает платком бритую голову. Замечаю, что у него большие, оттопыренные уши. Впрочем, у всех бритоголовых уши кажутся большими и оттопыренными. Генерал и его свита поглядывают в ту сторону поезда, где станция Чишмы, до нас быстро доходит смысл этих поглядываний.

«Шишма гуляем, братцы», – кто-то немедленно прокомментировал эту догадку. – На запад поедем.

И тут же по всем вагонам послышалось:

– Подают! Подают! Паровоз подают!

Число голов в дверных проемах во всех вагонах сразу увеличилось, все повернулись в одну сторону. К западному концу эшелона медленно подкатывался паровоз.

Все прояснилось. Значит – едем на запад. Другого направления тут нет. Теперь только еще не ясно, по которой ветке Самаро-Златоустовской дороги нас повезут – по Сызранской или по Ульяновской? Ну, этого уж ждать недолго. До Чишмов всего несколько километров, а там дорога и разделяется. Скоро узнаем.

Генерал сказал что-то коменданту и направился с сопровождавшими командирами к вокзалу, комендант откозырял, повернулся налево кругом и весьма резво для своей грузности потрусил к середине поезда. Выбежав на шпалы соседнего, свободного пути он зычно скомандовал:

– По-о вагона-ам!

Вдоль состава послышались команды старших вагонов:

– По вагонам! По вагонам!..

Перепрыгивая через рельсы, спотыкаясь о шпалы, бежали со стороны вокзального перрона бойцы группами и в одиночку. Из вагонов протягивались им руки навстречу и втягивали их внутрь. Иные, неловко взбрыкнув ногами, срывались и повисали на руках, смешно, по-тараканьи болтая в воздухе ногами, обутыми в солдатские ботинки с обмотками. Под громкий смех, подхватывая за штаны, где мягкое место, их втаскивали в вагоны.

Паровоз осторожно подкатился к составу, легонько толкнул его, вагоны качнулись один за другим и успокоились. Раздалось два коротких гудка, послышалось шипение под вагонами – опробовала тормоза поездная бригада. Вот и все готово. Слышно было, как попыхивал паровоз.

Бег времени ускорился как-то. Или секунды и минуты уплотнились, сократились и большее число их уложилось в малый отрезок времени? Почему так быстро проскочили они от прицепки паровоза до момента отправления?

Вот комендант эшелона рысью подбегает к генералу, со своей свитой стоящему на перроне. По уставу действует, старый служака, видать!

Не добежав шагов пятнадцать, переходит с рыси на печатный шаг, левая рука пришита к боку, правая под козырек – докладывает генералу. Очевидно, о готовности эшелона к следованию. Генерал козыряет в ответ, слушает, затем что-то говорит – нам не слышно, конечно, видно только, улыбнулся, протянул руку капитану. Тот обрадованно сунулся вперед, подержался за генеральскую ладонь, два шага назад, кругом – марш, опять рысью, теперь к штабному вагону. На полдороге его встречает железнодорожный поездной кондуктор, они обменялись на ходу короткими словами, и вот уже заливается трель кондукторского свистка. Глядим вперед – рука выходного семафора поднята, путь нам открыт, путь в неведомое и тревожное. Что ждет нас там, на западе?

На сердце тяжело – не от тревоги ожидания, а от тревоги за домашних. Они остались в полной неопределенности и неизвестности. Что случилось с нами? Узнают, что нас увезли. Куда? Зачем? В открытке, которую успел послать накануне, сообщил только об отъезде, больше ничего написать нельзя было. Неспокойно на душе за то беспокойство, которое достанется теперь на долю всех домашних.

А мы уже едем!

7

Еще видим уходящие назад склоны Юматовского плоскогорья, где был наш лагерь, еще проглядываются слева пойма и долина Демы, аксаковской реки, но уже открываются по обе стороны бескрайние, до горизонта, башкирские степи.

Чишмы проследовали без остановки и сразу за ними повернули на Бугульму. Значит, поедем по ульяновской ветке.

Эта дорога так знакома, что, кажется, каждый столб на ней помню. В течение пяти лет каждый год 3–4 раза ездил по этой дороге, пока учился в Казани. Разочарованный, отвалился я от окна и вытянулся на своем месте на верхних нарах. Мало того, что эта дорога так знакома, она еще и очень неинтересна, особенно от Бугульмы до Мелекеса. Нескончаемая, плоская, голая равнина, очень редкие, совершенно без зелени, без воды, без церквей, без всего, что красит ландшафт, серые, приземистые деревни – не на чем глазу остановиться.

В вагоне еще не стихает возбуждение, вызванное волнениями последних часов. Многие ждали родных, вызванных телеграммами, но ни к кому никто не приехал. Пригородного поездного сообщения тогда не было, как сейчас. Единственный местный поезд придет только вечером, и нас уже не застанут, кто и соберется приехать.