Вячеслав Кондратьев - Искупить кровью Страница 6

- Если танки, Костик, что будем делать?

- Бой вести Можно только за избами, ну и в окопах немецкой обороны. Если оттуда вылезем - раздавят на поле, как клопов.

- Давай-ка и скажем об этом бойцам. Пошли.

К наблюдателям подходить было опасно, можно только ползком. Подошли к тем, которые расположились в середке деревни отдельными группками. Уже на подходе услышали голос папаши:

- Была у меня своя землица, холил ее, ублажал, кажинный камешек с нее убирал, навозу завозил сколько можно. Вот она и родила, матушка. Ну, и изба была справная, сам каждое бревнышко обтесал, к другому пригнал... И что? Из этого дома родного меня к такой-то матери... А какой я был кулак, просто хозяин справный... Обидели меня? Конешно. Вроде бы эта обида должна мне мешать воевать, однако воюю...

- Меня оставили, но я сразу в счетоводы пошел. Не на своей земле - что за работа, - сказал Мачихин и сплюнул.

- Эх. сержанта на вас нету, он бы вам поговорил. - заметил кто-то.

- Что сержант? У него одно понимание вынули, а другое вложили, знаем мы таких... - махнул рукой Мачихин и снова сплюнул.

- Отставить разговорчики, отцы. Как танки будем отбивать, думали? - с усмешечкой вступил в разговор Костик.

- Я с танками не воевал, - заявил папаша. - Но рассказывали - страшенно очень.

- Оружие у нас противу танков больно знаменитое, - съязвил, конечно, Мачихин, показав на торчащее из кармана шинели горлышко бутылки.

- В общем, братва, надо за избами прятаться, а из-за углов кидать. И бутылки, и гранаты, - произнес Костик бодрым голосом.

- Да он энти избы сметет вместе с нами, - сказал один из бойцов со вздохом.

- А ты, мальчиша, что скажешь? - обратился Карцев к Комову, притулившемуся к завалинке.

- Я? Как все...

- Эх. мальчиша, я надеялся, что ты подвиг совершишь, а ты "как все", усмехнулся Костик, хотя у самого от этих разговоров про танки ныло в душе, но он бодрился, стараясь победить страх, льдинкой забравшийся за пазуху.

- Про подвиги пущай в газетах балакают... Как дуриком взяли, так дуриком нас отсюдова и турнут фрицы, - проворчал Мачихин.

- Нам с тобой, Мачихин, что, мы свое прожили, а вот мальца жалко будет, да и тебя, Костик... Не вовремя вы родились, ребята, не выйдет вам пожить на свете, - пожалел их папаша.

- Не каркай, папаша. А ты, малыш, не слушай, мы еще с тобой до победы, дай Бог, дотянем.

- Вот именно - дай Бог. Может, вы выживете, - решил и папаша ободрить мальцов.

Пригожин этот разговор и не прерывал, потому что ничего утешительного сказать не мог, а повторять казенные слова не хотелось, ими эти тяжкие мысли о смерти из голов людей не выбьешь, у самого на душе тягомотина...

Подошел политрук, бойцы нехотя приподнялись, но он сразу же махнул рукой - сидите, дескать. Лицо политрука озабоченное, растерянное. Он, несомненно, тоже понимает их положение и пришел, по-видимому, для того, чтоб поговорить с народом, приободрить, а тем самым прибодрить и себя.

- Ну как, товарищи, настроение? - спросил негромко оп.

- Какое может быть настроение? Хреновое... Одни мы тут в этой деревухе, в случае чего - помощи не дождемся, перестреляют их немцы на подходе. Вот и пушки не могут доставить, а без них...

- Зачем так мрачно, Мачихин? Сорокапятки нам, как стемнеет, привезут, патронов у нас навалом. Унывать нечего, товарищи. Главное, деревню мы взяли геройски. Вот если второй батальон Усово возьмет, наше положение укрепится. Можно же немцев бить! Сами убедились. Откатили их от Москвы, а теперь дальше катить будем... - политрук замолчал, закручивая цигарку, и, закурив, продолжил. - Главное теперь: отсюда ни шагу назад. Деревню надо удержать. Понятно?

- Это нам понятно. Деваться-то некуда, ни вперед, ни назад. Это мы разумеем, - сказал папаша.

Не смог умолчать и Мачихин. Почесывая за ухом, он пробурчал:

- Понятно-то понятно, но почему у нас, товарищ политрук, завсегда так нескладно получается? Взяли вот деревню, а сколько у нас сейчас народу? С гулькин нос. Подмога нужна, а ее нету, пушки нужны, тоже нету. Это заместо того, чтоб укрепиться тута как следует. И чего начальство думает? А выбьют нас - мы же и виноваты будем.

- Это уж непременно, - согласился кто-то.

- Подождем до ночи, товарищи. Прибудет и пополнение, и пушки. Обязательно, - успокоил их политрук.

На этом политбеседа и закончилась. Воевать надо, это все знают и все понимают. Но почему так слабы мы оказались, что допустили немцев до самой Москвы, почему у него всего навалом, а у нас то того, то другого нет? Вот снова эта рама проклятущая прилетела, действует на нервы, хоть бы один ястребок появился, сбил бы эту гадину, ан нет их, самолетов-то наших, куда подевались? Сколько их на парадах летало, неба не видно, а сейчас хотя бы залетный какой появился самолетик. А ведь эта рама неспроста, после нее всегда юнкерсы на бомбежку прилетают, ну и натворят здесь, одному Богу только известно. Перелопатят деревню, все с землей смешают. Одна надежда, ежели немцы отбить ее надеются, то не будут бомбить, сохранят ее для себя, у них тут все оборудовано, все справное, с удобствами вплоть до теплых сортиров...

Надеялся на это и Пригожин, поглядывая на небо, на тихо урчащую моторами раму, которая спокойно парила в небе, ничего не опасаясь... Вот на снижение пошла неспешно, и посыпались из нее белыми голубками листовки... Политрук, увидев это, едва не бегом бросился к бойцам:

- Листовки не читать, немедленно сдать мне. Это приказ! - закричал он. Передать всем!

Чего напугался, недоумевали бойцы? Подумаешь, листовки фрицевские. Чем они могут взять? Да ничем. Попадались они некоторым, кто вторым заходом на фронте, так говорили - глупые листовки. Ну, еще в первые месяцы войны могли подействовать, а сейчас? Когда немцев от Москвы отогнали? А политрук забеспокоился. Не знали бойцы, что со стороны Особого отдела инструктаж был строжайший: листовки читать не давать, отбирать, а потом сдать все в Особые отделы, под личную ответственность командиров, и политработников особенно.

А листовочки кружились в воздухе и медленно планировали на землю. Какие на поле попадали, какие и в деревню залетели. Политрук и замполитрука, назначенный им из бойцов, потому как того, с четырьмя треугольничками, кадрового, ранило и потопал он радостно в тыл, начали ходить по деревне и листовочки эти подбирать. Их в деревню попало не так уж много, а потому политрук приказал никому их не подбирать под угрозой трибунала, надеясь, что вдвоем они сами управятся. Ведь ежели боец подберет, так поневоле глазом пройдется по строчкам и узнает, к чему немцы его призывают, а призывали они, конечно, сдаваться, переходить на ихнюю сторону, и каждая листовочка эта являлась пропуском. А переходить предлагали, потому как сопротивляться им безнадежно, Красная Армия разгромлена, а в плену им будет обеспечена и жизнь, и пропитание, и прочее...