Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет Страница 6

Не помню, читал ли я об этом или мне рассказал[15] Глен Джонс. Ты и твоя группа вышли из криминогенной, бандитской среды, были неугомонными и делали вот что: ты был готов рисоваться перед каждым; ты был парнем с большим носом, и тебе хотелось заставить всех вокруг полюбить его, твой большой нос.

Вероятно, это мешанина из того, что рассказывал Глен, и написанной мною статьи. Да, Глен был именно тем человеком, перед которым мне хотелось рисоваться. Как раз когда я вошел, Глен стоял на сцене и пел. Я вошел, потому что обожал его группу. Я часто ходил на его выступления, а он объявлял в микрофон: «Посмотрите на того парня с огромным носом» – и, конечно, все поворачивались, чтобы посмотреть на меня, и этим Глен выражал свою признательность.

Когда я ходил в школу, чудаки, одетые по старинке, с такими древними девицами, что даже не верилось, что они еще живы, любили посудачить про мой нос. Он, мой чертов нос, казался мне, парень, самым главным в моей жизни. Бывало, отец выпьет, подойдет ко мне и скажет: «Послушай, сынок, знаешь ли, внешность еще не все» – и выругается. Набравшись, он стыдился меня, моего огромного носа и пытался подбодрить меня. Я знаю, что нос большой, и это, конечно, просто невероятно, я стал врагом общества. Мне пришлось через это пройти. Я справился и до сих пор не могу в это поверить, но я больше не думаю о моем носе. И если бы я сказал так, когда был ребенком, если бы я когда-либо сказал себе: «Когда-нибудь ты проживешь целый день, парень, ни разу не вспомнив, что твой нос самый большой в мире», – знаешь, я бы рассмеялся.

Он был огромен. В то время именно поэтому я брался за любую работу. Играл на гитаре – из-за моего носа. Писал песни – из-за моего носа, все песни. Я как-то намекнул на это в одной статье, где сделал более логичный вывод, рассуждая о моей нынешней работе. Я сказал, что мне было нужно одно – отвлечь внимание от моего носа и перенести его на мое тело, заставить людей глядеть на мое тело, а не на мое лицо – превратить мое тело в механизм. Но к тому времени, когда я полностью ушел в такие визуальные занятия, я, так или иначе, забыл про свой нос и про бахвальство и подумал, что если нос большой, то он заметен, а это самое главное в жизни, потому что, ну, не знаю, он словно маяк или вроде того. Так или иначе, но к тому времени мое поведение совершенно изменилось.

Джим Моррисон

Интервьюер Джерри Хопкинс

26 июля 1969 года

Как все началось… твое решение стать артистом?

– Думаю, у меня было смутное желание заниматься чем-то таким с тех пор, как я услышал… знаете ли, рождение рок-н-ролла совпало с моей ранней юностью, с периодом формирования моего сознания. Я просто тащился от рок-н-ролла, хотя в то время и помыслить не мог, что когда-нибудь сам этим займусь. Полагаю, что пристрастие к музыке сложилось бессознательно, ведь я все время слушал рок-н-ролл. Так что когда это наконец случилось, мое подсознание уже все подготовило.

Я никогда об этом не думал. Это просто было во мне. Никогда не пел. Даже не помышлял об этом. Думал, что стану писателем или социологом, ну, может быть, буду писать пьесы. Никогда не ходил на концерты – разве что пару раз. Кое-что смотрел по телевидению, но это меня не увлекало. Но в голове у меня проигрывался весь концерт с участием группы, с пением и слушателями – с большой аудиторией. Первые написанные мною пять-шесть песен родились из воображаемого рок-концерта, который звучал в моей голове. А раз уж я написал эти песни, то должен был их спеть.

Когда это случилось?

– Года три назад. Я не участвовал ни в какой группе. Просто однажды я оставил колледж и пошел к морю. Я не придавал этому особого значения. Впервые в жизни, после пятнадцати лет постоянной учебы, я был свободен. Было чудное жаркое лето, и песни только-только зазвучали в моей голове. Думаю, у меня до сих пор хранится тетрадь с этими песнями. Такой услышанный мною мифический концерт… хотелось бы мне когда-нибудь воспроизвести его – вживую или в записи. Мне бы хотелось воспроизвести то, что я слышал в тот день на берегу моря.

Ты играешь на каком-либо музыкальном инструменте?

– Ребенком пытался учиться на фортепьяно, но мне не хватило усидчивости.

Как долго ты брал уроки?

– Всего несколько месяцев. Освоил только азы.

А сейчас есть желание играть на музыкальном инструменте?

– Нет. Я играю на маракасах. Могу сыграть несколько песен на фортепьяно. То, что я сам придумал. Только это не музыка; это – шум. Могу сыграть одну песню. Но тональность в ней меняется лишь дважды. Два аккорда, так что это довольно примитивно. Мне бы хотелось уметь играть на гитаре, но я этот инструмент не чувствую.

Когда ты начал писать стихи?

– О, кажется, в пятом или шестом классе я написал стихотворение «Экипаж, запряженный пони» («Pony express»). Это было мое первое стихотворение, такая стилизованная под балладу вещица. Но она все никак не получалась. Мне всегда хотелось писать, но я всегда считал, что хороший результат будет лишь тогда, когда рука сама возьмет перо и начнет писать, а я ничего не буду делать. Такое автоматическое письмо. Но этого так и не произошло. Конечно, я написал несколько стихотворений.

Так, «Horse Latitude» («Конские широты») я написал, уже учась в средней школе. У меня было много тетрадей, когда я учился в средней школе и в колледже, а потом, когда я по какой-то глупой причине – а может быть, я поступил мудро – ушел из школы, я все их выбросил. И вот теперь мне особенно хотелось бы иметь те две или три потерянные тетради.

Я подумывал о гипнозе или о пентотале натрия, с помощью которых смог бы вспомнить их содержание, потому что я писал в этих тетрадях каждую ночь. Но, может быть, если бы я их не выбросил, я никогда не написал бы ничего своего – потому что их содержание состояло в основном из того, что я читал или слышал, как бы из книжных цитат. Полагаю, что, если бы я так и не избавился от них, я никогда не освободился бы.

Вопрос, который тебе задавали много раз: видишь ли ты себя в роли политика? Процитирую тебя же: однажды ты назвал The Doors «эротическими политиками».

– В период моего взросления я заинтересовался национальными СМИ. В доме всегда были газеты и журналы, и я стал их читать. И так я постепенно понял их стиль, их подход к действительности. Когда я попал в музыкальную среду, мне захотелось обрести свое место в этом мире, и вот я стал подбирать ключи, инстинктивно зная, как это делать. Они ищут броские фразы и привлекающие внимание цитаты, некую основу статьи, которая обеспечила бы ей немедленный отклик. В этом что-то есть, но невозможно объяснить, что именно. Если бы я попытался объяснить, что это значит для меня, то это потеряло бы свою силу.