Татьяна Тарасова - Четыре времени года Страница 6

Вещами меня не баловали, но когда отец привозил что-то новое — со мной сразу же случалась какая-нибудь неприятность. Отец купил мне в Праге ботинки — так ребята бросили меня в них в стоявшее во дворе огромное металлическое корыто с остывающим варом.

Я тут же к нему прилипла. Довольно скоро все разбежались, потому что всяческие попытки меня вытащить были безуспешны. Полчаса я стояла в этой ванне, ноги по щиколотку в вар засосало. Ботиночки были красненькие на белом каучуке. Наконец, мама увидела меня с балкона. Прибежала. Что делать —неизвестно, хоть снова огонь разжигай, чтобы вар расплавить. Протянула она мне палку и со страшными усилиями вытащила. Я ноги еле-еле после этой ванны передвигала. За ботиночки мне, естественно, попало.

Не везло с обновками. Только пальто светлое купили, выпустили на улицу — прислонилась к столбу, он, конечно, крашеный. Эти несчастья преследовали меня очень долго. Когда я уже на свои, заработанные деньги сшила себе первую шубку, мне шел тогда восемнадцатый год, и отправилась в ней кататься с горки, то вернулась домой в шубке без обоих рукавов — так гуляли, что я их оторвала.

Со мной моим родителям трудно было соскучиться. Когда мы попали в сильную аварию — пострадала только я, правда, через два дня после этого мы уже ехали (я с перебинтованной головой) в Москву в той же машине.

Отец научил меня плавать самым простым и самым непедагогическим способом — выбросил пятилетнюю из лодки.

Жили мы с Галей летом на даче у бабушки, маминой мамы, под Серпуховом, папа с мамой отдыхали на юге, как правило, без нас. Мама приезжала на дачу часто. Отец совсем редко. В один из таких приездов он взял меня к себе на велосипед, чтобы покатать, у меня тут же нога попала в спицы.

Я купила машину, какое-то время ездила на ней сама. Мама, зная мое отношение к новым вещам, сразу же, как я только отъезжала от дома, начинала звонить во все места. Я не успевала добраться до катка «Кристалл», как раздавался звонок Нины Григорьевны. Не успевала я доехать до какой-нибудь подруги, как она уже говорила с ней по телефону, обязательно в начале разговора подробно расспросив о жизни и здоровье всей семьи: детей, мужей, мам и бабушек — мать знала всех, потом, как бы между прочим, интересовалась, приехала ли я и долго ли еще собираюсь там находиться. Она так переживала и нервничала, когда видела меня за рулем, что я не выдержала и продала машину.

Дело, наверное, даже и не в машине. Волнуется и звонит она всегда. Я замужем. Но все равно, стоит мне переступить порог квартиры своих друзей или знакомых, как Нина Григорьевна справляется по телефону, когда я собираюсь вернуться домой. Находит она меня моментально!

Можно подумать, что ее любимое занятие — ремонт. Она на даче, когда отец уезжал, делала ремонт, проводила воду, перестраивала дом. Под ее руководством капитально ремонтировалась моя квартира, потом наша с Володей квартира, квартира Гали. Все заняты, всем неохота возиться с таким тяжелым делом, как ремонт. Одна Нина Григорьевна его не боится.

Она единственная в семье не ест после шести вечера. Из каждой поездки на юг она обязательно привозит подругу, которая у нее остается подругой на всю жизнь. Весь пляж делает под ее руководством по утрам зарядку, женщины занимаются с ней физкультурой. Желающих она учит и выучивает плавать. Так она обычно проводит свой отдых.

Мне исполнилось десять лет, когда у матери случился инфаркт при двустороннем воспалении легких. Я еще мало что понимала в болезнях, ясно было одно: мама умирает, и неизвестно, смогут ли ее спасти. Отец ничего не знал, он уехал с командой в Канаду, маму с трудом выходили. Ей тогда исполнилось тридцать девять лет. Через десятилетие у нее прошла еще одна полоса тяжелых болезней. И тем не менее сейчас она выглядит моложе нас с сестрой, она легче на подъем. Ей ничего не стоит съездить из одного конца города в другой — поднялась и поехала. Широким шагом, всегда в ботинках на размер больше, она успевает в день накручивать столько километров, что я не раз советовала ей пользоваться спидометром для подсчета личных выдающихся результатов. На маминых плечах, помимо заботы об отце и бабушке, когда та была жива, забот о моем доме — нас с мужем часто не бывает в Москве, — лежит и забота о всех моих спортсменах. Те отвечают ей большой привязанностью и за глаза называют «наша мама».

Росли мы с сестрой, как я уже говорила, довольно самостоятельно, без постоянных нравоучений. Самый страшный родительский гнев я пережила в восьмом классе, когда решила выделять больше времени для тренировок и по совету своей ближайшей подруги Иры Люляковой ушла в школу рабочей молодежи. В ту самую, где уже работала лаборанткой сестра Галя, которая всегда стремилась в школьные учителя. После первой четверти, проведенной в общеобразовательной школе, я подошла к директору и сказала, что ухожу в школу рабочей молодежи. Он почему-то сразу отдал мне документы. Я с большим успехом начала с ноября посещать занятия, всего лишь три раза в неделю, в новой школе. И только в феврале — марте мама поинтересовалась: «Ты почему последнее время дома утром сидишь, почему не в школе?» — «Мама, — отвечаю, — я с ноября совсем в другой школе учусь...»

Мама долго бушевала, потом успокоилась. А мы в нашу 18-ю школу, где учились ребята из ансамбля Игоря Александровича Моисеева, из художественного училища и фигуристы, чинно приходили днем на занятия в школьной форме и фартуках, с нами занимались замечательные педагоги, и вся разница с обычной школой заключалась только в том, что в классе нас оказывалось максимум восемь человек, естественно, программа изучалась и качественнее и быстрее, по сравнению с классом, где сидит тридцать-сорок учеников. Такое мизерное количество одноклассников, как ни странно, позволяло нам довольно часто прогуливать занятия. Правда, мама один раз сходила туда с дневной проверкой и вечером меня спрашивает: «Таня, где ты была с утра?» — «А какой сегодня день недели?» — задаю тут же я ответный вопрос, соображая, к чему это она клонит. «Четверг». — «Где же мне быть, как не в школе», — не задумываясь, говорю я и тут же нарываюсь на взбучку.

Мамино «рукоприкладство» шло скорее от бессилия со мной справиться. Ведь она бесконечно добрый и мягкий человек. Очень любила встречать меня и провожать. А я, как отец, не терплю, когда провожают, хотя нравится, если приходят встречать. Минуты томления во время проводов на вокзале или в аэропорту, когда уже все сказано и все перецеловались, одинаково мучительны как для отъезжающего, так и для провожающего. Мама обижалась, что я отказываюсь от ее услуг, конечно, ей спокойнее дать последние напутствия дочке у вагона, а не за час до отъезда, но я ничего с собой поделать не могла.