Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева Страница 6

Не испытав этого, нельзя никогда сказать, что ты знаешь жизнь и людей.

Я всегда был нетерпим к тем, кто пытался льстить, подыгрывать, умел угодить. Те, кто лизал или, вернее, мог лизать, были для меня и теми, кто мог лягнуть и укусить. Мог ли я не лететь в Форос? Конечно, мог. Я уже около недели находился в больнице и чувствовал себя скверно. Я мог легко и просто отказаться от всех затей. Но я знал положение в стране, приближающийся крах Союза и оставаться ко всему этому равнодушным не имел права. Постоянно встречаясь со сторонниками и противниками Горбачева, знал их настроение и помыслы, знал мнение тех людей, которым, как говорил Горбачев, он доверял больше, чем себе, и поручал мне встречаться с ними, содействовать их работе. Тем более когда обстановка накалилась докрасна.

Я поехал, полный уверенности, что визит не будет неожиданностью для Горбачева, тем более что он сам постоянно говорил о необходимости введения чрезвычайного положения. Узнав о встрече руководителей республик во главе с Ельциным в Алма-Ате, он расценил ее как заговор, намереваясь принять все необходимые меры.

Кроме того, намерения Горбачева проигнорировать результаты общесоюзного референдума и развалить СССР требовали самого серьезного обсуждения. И эту обстановку надо было действительно менять, чтобы не допустить развала Союза.

…Проснулся я с чувством тревоги. Включил телевизор и все понял. Был сформирован ГКЧП, и бразды правления взяли на себя вице-президент СССР Г. И. Янаев и другие члены Совета Безопасности страны. Диктор медленно и печально читал принятые документы.

Первый порыв — поехать на работу и все узнать, но сделать это оказалось непросто. Предстояли лечебные процедуры. Приехал на работу поздно. На улицах стояли БМП и танки. Узнал, что меня спрашивал Янаев. Я позвонил, но ответа не было; когда зашел в приемную вице-президента СССР, там скопилось много народу.

Кого-то приглашали, кто-то выходил. Я без доклада зашел и сел с краю. На меня никто не обратил внимания. Разговор шел о дальнейших шагах в области экономики, но Павлова почему-то не было.

Г. И. Янаев постоянно выходил в другую комнату, с кем-то соединялся по телефону, кого-то принимал. Все были заняты, и спрашивать о предстоящих задачах было бессмысленно. У меня в приемной было также много народу, все время кто-то звонил. Собрал заведующих отделами аппарата и сказал, что надо работать так, как работали прежде.

По радио и телевидению передавалась какая-то печальная музыка. Я перебирал на столе горы бумаг, копии своих статей, писем, горбачевских речей, до которых у меня никак не доходили руки, чтобы сбросить их для уничтожения, направлял что-то в архив. Никто, видимо, кроме Крючкова, толком не знал, что происходит, а соединиться с ним было невозможно. Скоро я уехал в больницу. Наступали самые драматические минуты в деятельности ГКЧП, нашей страны. Характер передач на телевидении начинает меняться.

Узнаю, что Горбачев прерывает свой отпуск и возвращается из Фороса. «Освобождать» его летали Язов, Крючков, Лукьянов, Бакланов, Ивашко, затем российская делегация. Разыгрывается спектакль спасения президента. Сейчас у него роль обиженного узника. Выглядит он растерзанным, в какой-то затрапезной кофте, возможно, с чужого плеча, и я невольно думаю: уж не держали ли его в подвалах форосской виллы? И если он хотел выглядеть обиженным, то ему это удалось с блеском. А вот популярность, как скоро выяснилось, поднять ему оказалось не по силам. Видимо, генсек, его домочадцы несколько переиграли роли. Много неестественного было в его словах, фантастических рассказах всех членов дома Горбачевых, перепуганного бытописателя, следовавшего за семьей генсека даже в отпуск.

По ночам тайно готовилось послание из заточения Горбачева мировому сообществу. Одним из почтовых голубей должна была стать девушка-референт, которая для надежности, видимо, по совету многоопытной Раисы Максимовны время от времени перепрятывала составленный документ из одного сокровенного места в другое, еще более сокровенное, чтобы сбить с толку чекистов, возможно прознавших о страшной тайне хранения послания. Имелся и запасной вариант доставки тайного послания человеком-амфибией, способным проплыть до Ялты или Одессы и вручить его верным людям.

Только благодаря конспиративным мероприятиям народы мира и американский президент узнали о невиновности Горбачева в подготовке «заговора». Но, как стало скоро очевидно, не очень в это поверили.

Утром опять минимум информации по телевидению и отключенный телефон. Я понял, что час настал. Еще сутки отделяли меня от «Матросской тишины». Еще день и длинная предосенняя ночь.

Траурный этап развитого социализма

Встреча с Горбачевым

…Рой воспоминаний не позволяет забыться. Сознание яростно, до физической боли работает, выдавая из своих кладовых воспоминания. События чередой проходят передо мной, со всеми деталями, красками и нюансами. Я ясно вспоминаю мой первый день знакомства с Горбачевым — этим трагикомическим явлением нашей истории. Хорошо помню все, что связано с надеждой моей и миллионов людей на перемены в обществе. Все верили, что лучшей жизни можно добиться без межнациональных конфликтов и крови, без беженцев и нищеты, развала государства, распада армии, ожесточения и ненависти.

Я хорошо помню тот день, когда начался отсчет этой десятилетней работы с Горбачевым. И этот день вновь и вновь возникает передо мной. Все началось с телефонного звонка…

Снимаю трубку. Василий Петрович Попов, помощник главного редактора «Правды», коротко приветствуя, говорит:

— Виктор Григорьевич просит зайти.

Удивляюсь. Только что кончилась редколлегия. По материалам отдела замечаний не было. А говорить по душам Афанасьев не любил с тех пор, как стал главным редактором газеты. Здесь что-то иное. Да и по времени необычно. До трех часов он мало кого принимает вообще. В эти часы пишет свои книги, стоя за пюпитром, так как после травмы, полученной при катании на водных лыжах, и сидеть-то как следует не может — все время в корсете. Только стоит, быстро набрасывая страницу за страницей своим крупным почерком.

И вот теперь этот неурочный звонок и приглашение. Спускаюсь на четвертый этаж. Здесь, недалеко от лифта, уже многие десятилетия размещается кабинет главного редактора «Правды». Сюда два десятилетия назад пришел и я, студент четвертого курса экономического факультета Тимирязевки. Меня разыскали тогда кадровики, роясь в газетах-многотиражках. В «Тимирязевце» — так называлась студенческая газета — я возглавлял молодежный отдел, а это большая часть материалов многотиражки. Много писал сам, ездил по хозяйствам, где учились выпускники академии, рассказывал об их работе. Публиковался и в центральных газетах и журналах, других изданиях. В общем все время, что оставалось от занятий, отдавал делу, в которое был страшно влюблен.