Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта Страница 6

Э. И. Хатамов (справа) со своими бевыми друзьями

Мне довелось увидеть, как на Ташкентской таможне задержали одного полковника, возвращавшегося на родину. Он ехал вместе с дочерью и женой и из жадности решил прихватить с собой побольше дешевого афганского золота, заставив жену и дочь спрятать колечки в интимных местах, но настроенная на драгоценные металлы рамка металлодетектора сработала беспристрастно: при личном досмотре у жены офицера нашли 14 золотых изделий, а у дочки — 16. Карьера полковника на этом была окончена, контрабанда в крупных размерах — статья серьезная.

Я тогда и сам вез в кармане брюк купленное для жены золотое кольцо, стоило оно, как сейчас помню, 76 рублей, и вот так случилось, что я забыл указать его в декларации. Мы с товарищами тогда как раз были слегка навеселе — один парень вез водку сверх разрешенной нормы, и нам пришлось ее «ликвидировать на месте». Уже после прохода через рамку меня подозвал к себе таможенник и пригласил пройти в помещение для досмотра, сразу же был задан прямой вопрос: «Золото есть?» Я, само собой, ответил: «Какое золото? Да вы что?» Но металлодетектор не обманешь… Написали акт изъятия на двух бумажках, одну отдали мне, а вторую пообещали направить в особый отдел по месту службы. Прибыв в бригаду, я сразу пошел в особый отдел, там служил капитан по имени Валерий, родом он был из Курской области, то есть почти земляк. Подал я Валере бумаги от таможенников, все равно ведь вторые экземпляры скоро придут, он посмотрел на них и сказал: «Ты хотя бы заехал обратно, пусть они тебе печать в документах проставят, что ли». На этом неприятная история и закончилась: хитрецы-таможенники, видя, что у меня было одно желание — поскорее уехать домой, попросту заграбастали себе мое кольцо, написав для отвода глаз пару «фантиков».

— Какие-либо нестандартные задачи перед вам ставили?

— Когда в низменной долине у Джелалабада местные власти пытались создать какое-то подобие наших советских колхозов, мы должны были охранять работников на уборке полей. Стоишь в оцеплении, смотришь, как кто-то, похожий на душмана, идет вдалеке, тогда несколько выстрелов в воздух сделаешь — и он убегает. На границе с Пакистаном мы как-то охраняли апельсиновые плантации, в то время местные собирали там по четыре урожая в год, земля отдыхала только в феврале. Последней из культур собирали в январе сахарный тростник. А после февраля на орошавшихся с помощью системы арыков полях вновь высевались рис, пшеница, кукуруза.

— Местный климат тяжело переносили?

— За лето там могло не пройти ни одного дождя, жара переваливала за все мыслимые пределы, броня нагревалась так, что сидеть на ней было невозможно. Многие страдали от солнечных ударов, меня самого один раз изрядно стукнуло по голове. Ребята тогда снимали меня с горы, а очнулся я от того, что на меня лили воду, и помню, что очень обрадовался, что остался живой. Галлюцинации от жары нередко бывали, сказывалась и постоянная нехватка питьевой воды. Был случай, когда в Лагмане «вертушка» сбросила нам воду в 100-литровой резиновой емкости, и та, попав на острый камень, лопнула; к счастью, второй тюк приземлился удачно.

Доходило до того, что во время одной из операций в провинции Лагман нас бросили практически без еды, время шло, а провизию не подбрасывали. А есть-то ужасно хотелось! Тогда несколько наших солдат спустились с господствующей высоты и забили одного из телят, пасшихся на близлежащей равнине. Телятину пришлось есть пресной, так как соли не было с собой ни грамма. Когда домой вернулся, я очень много всего соленого употреблял. Изредка нам завозили картошку, а так в основном крупами питались, макаронами, тушенки было много. Однажды мы получили большую партию мяса австралийских кенгуру, помню, что, зайдя на продуктовый склад, очень удивился, увидев причудливые тушки непонятных животных. Мясо было белое, диетическое, очень похожее на курятину.

Раз в неделю нам выдавали таблетки от малярии, но многие их не пили, да и тем, кто пил, они не всегда помогали. Некоторые неважные солдаты, не хотевшие ходить на боевые, начинали «косить»: смотрят, кто «лимоном» стал (значит, заболел желтухой — у нее инкубационный период 25–30 дней, а потом начинали желтеть зрачки глаз и все лицо), так они выпивали мочи больного и вскоре сами отправлялись в госпиталь. Лютовал брюшной тиф, вшей было много. Часто приходилось пить из арыков, обеззараживая воду специальными шипучими таблетками, а в горах старались набирать воду, сочившуюся из расщелин, она была более или менее чистой. Иногда кипятили воду с верблюжьей колючкой: разлитый по флягам бойцов, такой напиток очень хорошо утолял жажду. Воду экономили и нередко пили из пробочек от фляжек, которых едва хватало, чтобы смочить губы.

Там шла война, в которой выживал тот, кто мог вовремя голову пригнуть. Так, когда я уже переслужил в Афганистане больше положенного срока на месяц и пять дней, приехал мой сменщик, я сразу понял, что парню там оставаться нельзя: он был ростом под два метра, а такой рост там был огромным недостатком, делая человека отличной мишенью в прицеле вражеского снайпера. Я так и сказал ему: «Меняй должность, уходи куда угодно. Тебя же первый снайпер снимет!» В ответ я услышал, мол, «ты два года — и ничего». Я начал было объяснять, что я «ничего» потому, что я сейчас стою ему меньше чем по плечо, но было бесполезно. Его убили через двадцать дней, у парня осталось двое детей. Об этом я узнал уже из письма замкомвзвода, где тот написал, что взводного больше нет. Снайперы у них работали хорошо.

Письма домой писать получалось непостоянно, да и какая об этом могла быть речь во время выхода на операцию? Когда раз в месяц напишешь, иногда реже выходило, да и транспортные самолеты и вертолеты с почтой, случалось, сбивали душманы.

— Как складывались взаимоотношения с местными?

— В целом нормально. Поначалу, если было чем, проезжая на броне через селения, мы угощали выбегавших навстречу ребятишек тушенкой, хлебом, даже порой разрешали им залезать на броню, но потом душманы стали учить детей незаметно прикреплять к бронетехнике магнитные мины, пошли подрывы детей. После этого, естественно, никто к технике детей не подпускал.

Афганцы мастерски умели распространять легкие наркотики, частенько на них подсаживались наши солдаты. Идешь, например, по улице, а тебе с разных сторон кричат: «Командор, чах, чах!» — это была какая-то трава, засушенная и скатанная в небольшие палочки. Эту травку курило много старослужащих, молодым, правда, курить не давали. Опиумных полей везде было море, никто с ними тогда еще всерьез не боролся. Однажды, когда мы шли через одно такое поле, я сорвал две большие маковые головки, решив перекусить, но не успел я дожевать зерна, как мне стало все так безразлично: идешь, и тебе все равно — убьют тебя или нет. Так продолжалось часа два. Я взял домой несколько зернышек, потом посеял их в клумбе под окнами, хотел показать жене, насколько красивы диковинные афганские цветы. И как они зацвели, под окнами было настоящее красное море! Все соседи любовались. Участковый, проходя мимо, постоянно говорил мне: «Петя! Убери эту гадость из-под окошка!» На что я отвечал: «Да ладно, лейтенант, посмотри, какими яркими красками они цветут». Проснувшись как-то утром, я увидел, что все мои цветы срезаны под корень — видимо, кто-то оценил не только их красоту.