Наталия Будур - Нансен. Человек и миф Страница 6

Наконец приходило время, и отец торжественно начинал зажигать в доме свечи, а наши сердечки стучали как сумасшедшие. Ида сидела в углу в кресле и говорила, кому что делать, взрослые понимающе улыбались друг другу в предвкушении сюрприза, о котором они уже всё знали, — и вот наконец отворялись двери в комнату, посреди которой сверкала зажжёнными свечами рождественская ёлка, отражаясь в наших восторженных глазах! Господи, какое чудесное зрелище! Мы бывали поражены и настолько счастливы, что не могли и слова вымолвить первые несколько минут…

Никогда в жизни не забыть мне тех счастливых рождественских дней!»

Детство Фритьофа проходило в тесном общении с природой. И тут настоящим примером стал старший брат Эйнар, который впервые взял его в горы, показал невиданной красоты Йотунхейм.

«Место, с которого вдруг открываются взору вершины Йотунхейма, он не забывал никогда. Однажды летом мы с ним ехали в автомобиле по той же дороге, — вспоминала Лив Нансен, — и он с нетерпением следил за каждым поворотом. И всё время не спускал глаз с меня, чтобы увидеть, какое впечатление произведёт на меня эта панорама — такое же сильное, как на него в тот раз, или нет. И когда мы доехали до этого места, у него захватило дух от восхищения: „Ты видишь? Вот они, горы!“ — И он засмеялся, как мальчик».

Уже на склоне лет Нансен напишет книгу «На вольном воздухе», где расскажет о своём детстве. Ему действительно могли позавидовать мальчишки из любой страны мира! В лесах он гонялся за белками и играл в индейцев, в речке купался и ловил рыбу.

Не всегда и не всё шло гладко. Однажды, когда ему ещё не было и семи лет, он решил выловить форель в реке, чтобы сделать матери сюрприз, — но вместо форели поймал за губу себя, не смог вытащить крючок и предстал перед очами Аделаиды с залитым кровью лицом. Несмотря на адскую боль, мальчик не жаловался и не плакал, а мать, как всегда, не стала его ругать, а, разрезав губу острым ножом, достала острый кусочек стали и защитила перед отцом, который терпеть не мог, когда сыновья нарушали запрет и уходили за пределы усадьбы.

Но чувство вины удерживало Фритьофа в усадьбе всего несколько дней — и вскоре он исчез вместе с Александром и удочками. Сначала мать не волновалась, зная о неугомонном нраве сына, но к полуночи, когда мальчики всё ещё не вернулись домой, их уже искали по окрестностям, страшась самой ужасной беды. Но вот из кустов вынырнули две фигурки с корзиной, полной рыбы. Оказалось, мальчишки в очередной раз решили сделать матери сюрприз и стать добытчиками: они отправились к дальней реке в долине Сёркье за жирной форелью, а после рыбалки заснули возле костра.

Детей, как это ни удивительно, не наказали, даже не отругали, а на следующее утро объявили, что отныне они могут отправляться в дальние путешествия, но при одном условии: всегда предупреждать о предстоящем походе взрослых.

Нансен писал:

«Когда же я подрос, мне случалось по неделям проводить в лесу одному. Я не обременял себя дорожными припасами и довольствовался коркой хлеба да пойманной рыбой, которую пёк на углях. Мне нравилось вести в Нурмаркене[12] жизнь Робинзона».

Надо сказать, что до конца жизни Нансен очень любил природу и считал, что человеку просто необходимо уединяться и оставаться один на один с собой. В 1921 году, выступая перед норвежскими школьниками, он сказал:

«Я знаю, что спортом в последнее время принято заниматься в большой компании. Но вы должны помнить, что очень важно оставаться в одиночестве на вольном воздухе, среди природы, вдали от вечного шума. Мудрецы Древней Индии говорили, что каждому человеку нужно проводить в полном одиночестве не меньше часа в день, посвящая его размышлениям и пытаясь обрести себя. Вечная суета, когда люди трутся друг о друга до тех пор, пока не становятся круглыми и гладкими, как камни-голыши, не способствует вырабатыванию характера. Нет сомнений, что мы не должны отказываться от удовольствий и развлечений, но важно выбрать те, которые могут ещё и даровать вам мир в душе и ощущение счастья. Лишь среди дикой природы может сформироваться характер, лишь в лесу можно стать самостоятельным, научиться полагаться лишь на самого себя и не зависеть от других в любых жизненных обстоятельствах».

Зимой, как и у многих (если не у всех) норвежцев, любимым занятием мальчика стало катание на лыжах и коньках. Первые лыжи Фритьофа были не только «страшные», но и очень неудобные, поскольку мальчик смастерил их сам из старых лыж сестёр. Они были разной длины. Конечно, прыгать на таких лыжах с трамплина (горки) было очень трудно.

Кроме того, родители, которые в других случаях шли детям навстречу, запрещали мальчикам прыгать с холма Хусебю, поскольку совершенно справедливо считали, что это опасно.

«И вот что произошло, — вспоминала Лив Нансен. — Отец сам писал об этом. Владелец типографии Фабрициус, заметив, сколько рвения и старания вкладывает Фритьоф в занятия лыжным спортом, остановил однажды свою лошадь возле усадьбы Фрёен и сказал: „Я подарю тебе лыжи“. Всю весну и всё лето звучали эти слова в ушах мальчика. Когда пришла осень и по утрам поля стали покрываться белым инеем, Фритьоф спросил Фабрициуса напрямик: „А как же лыжи?“ — „Будут тебе лыжи, непременно будут“, — сказал Фабрициус и рассмеялся.

Фритьоф не успокоился. Изо дня в день появлялся он перед Фабрициусом со словами: „Ну, так как насчет лыж?“

И вот однажды в дверях с таинственным видом появилась сестра Ида. За спиной она держала большой длинный свёрток. Фритьоф бросился к ней, вмиг сорвал бумагу, и в руках у него очутились сверкающие, покрытые красным лаком, с чёрной полосой лыжи и длинная голубая палка».

Палка была одна, потому что так было принято кататься в то время. Эти лыжи прослужили Фритьофу десять лет, и именно на них он постепенно научился кататься блестяще.

Вот как он сам описывал это:

«В прежнее время происходили большие лыжные состязания на холме Хусебю. Мне с братом было запрещено бегать там. Но холм был виден из нашей усадьбы и искушал нас так долго, что мы наконец не выдержали. Сначала я скатился с середины холма, и дело шло отлично, но потом я увидел, как кто-то Другой из мальчиков летит с размаху с самой вершины холма. Надо и мне! Я разбежался и, достигнув края, прыгнул — долго летел по воздуху и затем врезался лыжами в сугроб. Лыжи в те времена не привязывались к ногам, и вот… они остались в снегу, а я ещё описал в воздухе дугу головой вперёд и воткнулся в снег по пояс. На холме воцарилась тишина — мальчики думали, что я сломал себе шею. Но когда они увидели, что я начинаю барахтаться в снегу, стараясь выкарабкаться, поднялся всеобщий хохот. <…>