Виктор Афанасьев - Рылеев Страница 6

Русский царь, австрийский император и прусский король проводили совещание за совещанием, но улучшить положение пока не удавалось. К тому же пруссаки занимались во Франции грабежами и насилиями — это вызвало жесточайшую партизанскую войну. Угасшее было доверие французов к Наполеону вспыхнуло с новой силой.

В эти трудные февральские дни и принял Рылеев боевое крещение: вместе со своей батареей он то преследовал французов, то отступал по грязным зимним дорогам. Случалось, на быстром марше при каком-нибудь маневре или при отступлении русские, австрийские и прусские части перемешивались, сминали друг друга, начинались толкотня и ругань, фуры и орудия опрокидывались, дело доходило чуть ли не до драки.

Нередко стычки с французами начинались неожиданно — батарея разворачивалась и открывала огонь. Не раз случалось Рылееву действовать и саблей. Ночевать приходилось в холодной палатке, крестьянских сараях, редко в городских квартирах. Молодой прапорщик выказал незаурядную храбрость и исключительное хладнокровие. Мало того — в самых трудных обстоятельствах, уставший, мокрый и голодный, он был весел и подбадривал товарищей. Полюбили его и солдаты-артиллеристы, к которым он относился с искренним сочувствием.

Таково было начало жизни Рылеева «в свете» — скрип седла, дождь, грязь, кровь, свист пуль и пороховой дым, гром орудий, пожары, стоны раненых, братские могилы… Ни минуты покоя.

Тем не менее до взятия Парижа оставалось чуть больше месяца: союзная русско-прусско-австрийская армия была все-таки сильнее французской, резервы которой начали истощаться. Париж капитулировал 30 марта 1814 года, но Рылееву не довелось участвовать ни в осаде его, ни в марше победителей по его улицам: в конце февраля он вместе со своей ротой был направлен в Дрезден в распоряжение саксонского генерал-губернатора князя Репнина.

В Дрездене Рылеев неожиданно встретил своего двоюродного дядю, сорокатрехлетнего генерал-майора Михаила Николаевича Рылеева, который недавно, после ранения в бою, был назначен сюда комендантом. В сущности, они тут впервые только познакомились.

Дядюшка комендант и его супруга Марья Ивановна отнеслись к Рылееву сердечно. Он и поселился у них. Месяца через два Михаил Николаевич выхлопотал Рылееву хорошее место при комендантском управлении. Сохранились рапорты «артиллерии прапорщика Рылеева» «военному областному 3-го округа начальнику господину генерал-майору и кавалеру М.Н. Рылееву» об осмотре дорог и мостов. Рылеев побывал в связи с этим во многих саксонских городах. Так прошло лето. В августе пришло известие о смерти отца — он скончался в Киеве, совершенно один. Как ни далеки они были, Рылеев искренне пожалел об отце. Он попросил мать сообщить ему подробности.

В сентябре он пишет матери о Михаиле Николаевиче: «Такого дяди, каков он, больше другим не найти! Добр, обходителен, помогает, когда в силах: ну, словом, он заменил мне умершего родителя!.. В день моего рождения подарил он мне мундир лучшего сукна». Осенью дядя выхлопотал Рылееву место при городских артиллерийских складах.

Рылеев бродил по окрестным холмам, покрытым рощами, садами и виноградниками. Среди скал и шумных ручьев на берегу Эльбы краснела черепица деревенских крыш. Взобравшись повыше, Рылеев любовался городом, охваченным серебряным поясом реки. Над тесными старинными кварталами возносилась готическая башня собора. Невдалеке виднелся купол другого. Высоко над рекой сквозь деревья сада белел дворец. Мощный многоарочный мост, перекинутый через Эльбу, наполнен конными и пешими. Солнце освещает домики у самого берега, покачивающиеся на волнах лодки, полуголых рыбаков. С грохотом несется через мост тяжелый почтовый дилижанс, почтальон, сидящий рядом с кучером, трубит в рог. Саксония, упорная союзница Франции до самой той поры, пока ее не захватили союзники, — край прекрасный, теплый, почти Италия!

А как же было не посетить Дрезденской галереи? Конечно, Рылеев там был, и скорее всего не один раз, — видел итальянские пейзажи Клода Лоррена и Каналетто, прославленную «Ночь» Корреджо, о которой так много говорили в Петербурге, его же «Марию Магдалину», героико-романтические картины Пуссена и, без сомнения, великую «Сикстинскую мадонну» Рафаэля.

Очевидно, в Дрездене Рылеев немало писал в прозе и стихах, но сохранились до наших дней только отдельные сочинения. Сослуживец Рылеева офицер Александр Косовский вспоминает, что он прочитывал товарищам «свои мелкие сочинения, которые иногда находил слабыми, тут же уничтожал, а их было довольно». Сохранившийся в тетради Рылеева прозаический отрывок без названия, помеченный 25 марта 1814 года, рассказывает о Рейнском водопаде. Это запись недавних впечатлений, времени возвращения из Франции, когда Рылеев во второй раз переправился через Рейн.

«Утро было прекрасное, — пишет Рылеев. — Солнце светило во всем своем величестве. Силу падения воды невозможно ни с чем сравнить! Пенящиеся волны с порывом рвутся между скал и, низвергаясь с крутизны утеса, дробятся, образуя над поверхностью воды густое и блестящее облако пыли, соединяются, делятся вновь, вновь совокупляются и воспринимают дальнейшее свое течение. Шум и рев волн, с необычайною силою ударяющихся о кремнистые скалы, оглушает».

В апреле или мае этого года написана ода «Князю Смоленскому» — второе стихотворение, посвященное памяти Кутузова. Ода написана уверенно, четким четырехстопным ямбом, по десяти строк в каждой строфе, точно так же, как и «Любовь к Отчизне» 1813 года. Два стихотворения Рылеева о Кутузове примыкают к таким произведениям, рожденным Отечественной войной, как «Певец во стане русских воинов» и особенно «Вождю победителей» Жуковского, а также стихи Федора Глинки, посвященные этой войне. Кутузов для Рылеева, как и для них, — олицетворение духа русского народа:

На страшном поле Бородинском,В бою кровавом, исполинском,Ты показал, что может росс!

Два других стихотворения этого года — пробы чисто сентименталистского толка. Одно — небольшое, шутливое, — «Бой», написанное во время поездки в мае 1814 года в эльзасский город Альткирх и посвященное красавице «Наташеньке», другое, обозначенное как «вольный перевод с французского» и озаглавленное «Луна», представляет собой томную элегию, составленную из штампов поэтической «чувствительности» конца XVIII века и первых лет XIX: «Луна! любовников чувствительнейший друг!», «потоки слез и томны воздыханья», «песнь уныла, погребальна», «прах любезный Кларисы», «хладная могила» и т. п. Из какого французского автора это переведено — неизвестно, скорее всего подзаголовок стихотворения маскирует оригинальный, откровенно ученический опыт. И еще несколько лет будут встречаться в стихах Рылеева черты сентиментализма, вернее — его штампы, однако не столь явные, как в «Луне», напоминающей стихи Шаликова.