Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета. Страница 6

В другой раз, помню, я сидел рядом с отцом и, словно собачка, смотрел, как он ест свинину с поджаристой корочкой, надеясь, что он даст мне немножко — что он и сделал. Было так вкусно! Итак, мой первый год в Лхасе был, в общем, очень счастливым временем. Я еще не являлся монахом, и учеба была еще впереди. Лобсан Самтэн, в свою очередь, радовался тому, что этот год он был свободен от школы, в которую начал ходить в Кумбуме.

Зимой 1940 года меня привезли в Поталу, где я был официально введен в должность духовного главы Тибета. Мне не запомнилось ничего особенного в церемонии, сопровождавшей это событие, за исключением того, что я впервые сидел на Львином троне — огромном, инкрустированном драгоценными камнями и украшенном резьбой деревянном сооружении, которое стояло в зале "Сиши-пунцог" (Зале Всех Благих Деяний Духовного и Земного Мира), главном парадном покое восточного крыла Поталы.

Вскоре меня отвезли в храм Джокханг, в центре города, где я был посвящен в монахи. Состоялась церемония, называемая "тапху", что означает "отрезание волос". Отныне я должен был брить голову и носить темно-бордовую монашескую одежду. И об этой церемонии я почти ничего не помню, только то, что, увидев ослепительно яркие одежды исполнителей ритуальных танцев, я совершенно забылся и возбужденно крикнул Лобсан Самтэну: "Смотри сюда!".

Прядь волос мне символически срезал Регент, Ретинг Ринпоче, который, кроме того, что занимал должность главы государства до достижения мной совершеннолетия, также был назначен моим Старшим Наставником. Сначала я относился к нему сдержанно, но вскоре очень полюбил. Помнится, самой примечательной его особенностью был постоянно заложенный нос. Он был человеком с богатым воображением, очень гибким умом и ко всему относился легко. Он любил пикники и лошадей, из-за чего крепко подружился с моим отцом. К сожалению, за годы своего регентства он стал довольно противоречивой фигурой, да и само правительство к этому времени совершенно коррумпировалось. Продажа и покупка высоких должностей, например, стали обычным делом.

Во время моего посвящения в монашеский сан ходили слухи, что Ретинг Ринпоче недостоин выполнять церемонию обрезания волос. Подозревали, что он нарушил обет целомудрия, и потому больше не является монахом. Открыто критиковали и за то, как он расправился с одним чиновником, который выступил против него в Национальном Собрании. Тем не менее, согласно древнему обычаю, я лишился своего имени Лхамо Тхондуп и принял его имя, Джампэл Еше, а также несколько других, так что мое полное имя стало теперь Джампэл Нгаванг Лобсан Еше Тэнзин Гьяцо.

Кроме Старшего наставника, Ретинга Ринпоче, мне был назначен Младший наставник, Татхаг Ринпоче, который являлся человеком в высшей степени духовным, а кроме того, очень сердечным и добрым. После наших уроков он часто беседовал и шутил со мной, что я очень ценил. Кроме того, пока я был еще мал, глава поисковой группы Кевцанг Ринпоче получил неофициальную должность третьего наставника. Он подменял первых, когда кто-нибудь из них был в отъезде.

Кевцанга Ринпоче я особенно любил. Он, как и я, происходил из Амдо. Ринпоче был так добр, что я не мог воспринимать его всерьез. Во время наших занятий, вместо того, чтобы повторять наизусть заданный текст, я частенько повисал у него на шее и говорил: "Ты сам повтори!" Позже он советовал Триджангу Ринпоче, который стал Младшим наставником, когда мне было около девятнадцати лет, воздерживаться от улыбки, потому что иначе я непременно буду злоупотреблять его добротой.

Однако такое распределение должностей просуществовало недолго, потому что вскоре после принятия мною монашества Ретинг Ринпоче отказался от регентства, главным образом по причине своей непопулярности. Хотя мне было всего шесть лет, меня спросили, кто, по моему мнению, должен заменить его. Я назвал Татхага Ринпоче. Впоследствие он стал моим Старшим наставником, а Младшим наставником вместо него сделался Линг Ринпоче.

В противоположность Татхагу Ринпоче, который был человеком очень мягким, Линг Ринпоче оказался крайне сдержан и суров, вначале я просто панически его боялся. Я пугался даже при виде его слуги и быстро научился распознавать звук его шагов — при котором сердце мое замирало. Но в конце концов мы стали друзьями и между нами установились очень хорошие отношения. Он оставался моим самым близким доверенным лицом вплоть до своей смерти в 1983 году.

Кроме наставников в мою личную свиту были назначены еще три человека, все монахи. Это — "Чойпон Кхэнпо", Мастер Ритуала, "Солпон Кхэнпо", Мастер Кухни", и "Симпон Кхэнпо", Хранитель Одежд. Последним стал Кенрап Тэнзин, тот член поисковой группы, чьи пронзительные глаза произвели на меня такое впечатление.

Будучи совершенным ребенком, я очень привязался к Мастеру Кухни. Эта привязанность была так сильна, что он все время должен был находиться в моем поле зрения, чтобы виднелся хотя бы краешек его одежды в дверях или под занавесками, которые использовались в тибетских домах вместо дверей. К счастью, он терпимо относился к моему поведению. Он был очень добрый и простой человек, и почти совершенно лысый. Он не был ни хорошим рассказчиком, ни веселым товарищем по играм, но это совершенно ничего не значило.

С тех пор я часто задавал себе вопрос о природе наших взаимоотношений. Теперь я понимаю, что они были похожи на узы, связывающие котенка или какое-то другое маленькое животное с человеком, который его кормит. Иногда я думаю, что акт приношения пищи есть один из основных корней любых взаимоотношений.

Сразу после посвящения в монахи началось мое образование. Оно поначалу состояло исключительно в том, что меня учили читать. Лобсан Самтэн и я учились вместе. Я очень хорошо помню наши классные комнаты (одну в Потале и другую в Норбулингке). На противоположных стенах висели две плетки: одна из желтого шелка, а другая кожаная. Нам сказали, что первая предназначалась для Далай Ламы, а вторая — для брата Далай Ламы. Эти орудия пыток нас обоих приводили в ужас. Один только взгляд учителя на ту или другую из этих плеток заставлял меня дрожать от страха. К счастью, желтую так никогда и не употребили, но кожаную раз или два снимали со стены. Бедный Лобсан Самтэн! На его горе он был не таким прилежным учеником, как я. Я подозреваю к тому же, что били его по старинной тибетской пословице: "Бей козу, чтобы овца боялась". Ему приходилось страдать ради меня.

Хотя ни Лобсан Самтэну, ни мне нельзя было иметь друзей нашего возраста, мы никогда не испытывали недостатка в товарищах. И в Норбулингке, и в Потале имелся обширный штат комнатной прислуги (лакеями назвать их нельзя). По-преимуществу это были люди средних лет, малообразованные или совсем не образованные, некоторые из них пришли на эту работу после службы в армии. Их обязанность состояла в том, чтобы поддерживать в комнатах чистоту и следить, чтобы полы были натерты. К последнему я был особенно неравнодушен, так как любил кататься по полу, как на коньках. Когда в конце концов Лобсан Самтэна забрали домой, потому что вдвоем мы плохо себя вели, эти люди стали единственными моими товарищами. И какими товарищами! Несмотря на свой возраст, они играли как дети. Мне было около восьми лет, когда Лобсан Самтэна отправили учиться в частную школу. Конечно же, это меня опечалило, ведь он являлся единственной моей связью с семьей. Теперь я виделся с ним только вовремя его школьных каникул в периоды полнолуния. Помню, что всякий раз, как брат уезжал, я стоял у окна и с печалью в сердце смотрел, как он исчезает вдали.