Святослав Рыбас - Столыпин Страница 6

Зимой семья живет в Ковно, после Пасхи – переезжает в деревню, причем выезд на карете с четверкой цугом, кучер сидит в цилиндре, за каретой – телеги, по-местному – «курдянки» и «нытычанки». Помещик перебирается в имение. Патриархальная старина. Похоже на гоголевские времена. Да они не так уж и далеки, эти гоголевские времена.

Кинематограф и четверка цугом, кооперация и помещичье землевладение, огромная лужа перед ковенским домом и театр, и большая библиотека, вывезенная из Середникова, в которой есть книги, читанные Лермонтовым, – все переплетено неразрывно.

Старое и новое. Одно – отмирает, другое – отбрасывает привычное, родное, вечное и вырастает… Старятся родители, взрослеют дети. Петр Аркадьевич и Ольга Борисовна читают по вечерам вслух романы Толстого «Воскресение», «Анну Каренину», исторические романы Валишевского, а дочерям – Жюля Верна, стихи Пушкина, Лермонтова. Они еще молоды, полны сил, впереди – целая жизнь. Наверное, они счастливы.

Возможно, Столыпин так бы и прожил долгие годы, служа своему делу и воспитывая детей, если бы не изменения в глубине всей российской жизни.

Чтобы понять ее, перечитаем несколько страниц описаний деятельности русского сельского хозяина-дворянина Константина Левина.

«За чаем Левин узнал всю историю старикова хозяйства. Старик снял десять лет тому назад у помещика сто двадцать десятин, а в прошлом году купил их и снимал еще триста у соседнего помещика. Малую часть земли, самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок в поле пахал сам своею семьею и двумя наемными рабочими. Старик жаловался, что дело шло плохо. Но Левин понимал, что он жаловался только из приличия, а что хозяйство его процветало. Если бы было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей землю, не женил бы трех сыновей и племянника, не построился бы два раза после пожаров, и все лучше и лучше. Несмотря на жалобы старика, видно было, что он справедливо горд своим благосостоянием, горд своими сыновьями, племянниками, невестками, лошадьми, коровами и в особенности тем, что держится все это хозяйство. Из разговора со стариком Левин узнал, что он был и не прочь от нововведений. Он сеял много картофелю, и картофель его, который Левин видел, подъезжая, уже отцветал и завязывался, тогда как у Левина только зацветал. Он пахал под картофель плугою, как он называл плуг, взятый у помещика. Он сеял пшеницу. Маленькая подробность о том, что, пропалывая рожь, старик прополонною рожью кормил лошадей, особенно поразила Левина. Сколько раз Левин, видя этот пропадающий прекрасный корм, хотел собирать его, но всегда это оказывалось невозможным. У мужика же это делалось, и он не мог нахвалиться этим кормом».

Вот так, дорогой читатель, мог смотреть на жизнь не только Лев Толстой, но и Петр Столыпин. Результат свободного крестьянского труда поражал. Невольно появлялась мысль: а что, если все мужики выйдут из общины, станут независимыми?

Крестьянская община? Великая русская народная крепость, которая спасла страну от всех завоевателей, которая непоколебимо держала крестьянский мир как самоуправляющуюся и самообеспечивавшуюся систему и которая регулярными уравнительными земельными переделами, следя за справедливостью, не позволяла никакому отдельному хозяину возвыситься над остальными, эта крепость была одновременно силой и тормозом России. За общину стояли и либералы, и консерваторы. Они видели в ней каждый свое: опору социалистических идей, хранительницу традиций.

Мужик из «Анны Карениной», правда, уже не вписывается в споры об общине. Он сам по себе, он свободен. Но таких – единицы, а большинство подчинено миру. О твердости, даже жестокости по отношению к инакомыслящим крестьянского мира написано много. Другим он и не мог быть, если вспомнить историю. «Крестьяне чрезвычайно косны…» «Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству – все это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой и стремится пожирать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства тому благоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатировать всякого другого, все равно – крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду». Это свидетельство принадлежит А. Н. Энгельгардту, автору известных писем «Из деревни». Сомневаться в точности его оценки вряд ли можно. Продолжим цитату и увидим, как делается рельефнее портрет мужика. «Все это, однако, не мешает крестьянину быть чрезвычайно добрым, терпеливым, по-своему необыкновенно гуманным, своеобразно, истинно гуманным, как редко бывает гуманен человек интеллигентного класса. Вследствие этого интеллигентному и бывает так трудно сойтись с мужиком. Посмотрите, как гуманно относится мужик к ребенку, к идиоту, к сумасшедшему, к иноверцу, к пленному, к нищему, к преступнику – от тюрьмы да от сумы не отказывайся, – вообще ко всякому несчастному человеку. Но при всем том нажать кого при случае – нажмет. Если скот из соседней деревни, в которой нет общности в выгонах, будет взят крестьянами в потраве, то они его не отдадут даром. Если крестьяне поймают в своем лесу порубщика, то вздуют его так, что он и детям своим закажет ходить в этот лес – потому-то в крестьянском лесу не бывает порубок, хотя там нет сторожей и полесовщиков. Как бьют воров и конокрадов – всем известно…»

Кажется, портрет достаточно полон. Но зачем он нам? Мы-то с вами, дорогой читатель, по себе знаем свой национальный характер, сохраняющий многие черты русского мужика. Пусть этот характер кому-то не нравится, да и не все в нем впрямь безукоризненно, но переделывать его пока никому не удавалось.

Спокойный, вдумчивый взгляд Энгельгардта, старшего современника нашего героя, проникает еще дальше, возвращает нас к образу толстовского мужика.

«Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор, но, пока он земельный мужик, пока он трудится, работает, занимается сам землей, это еще не настоящий кулак, он не думает все захватить себе, не думает, как бы хорошо было, чтобы все были бедны, нуждались, не действует в этом направлении. Конечно, он воспользуется нуждой другого, заставит его поработать на себя, но не зиждет свое благосостояние на нужде других, а зиждет его на своем труде. От такого земельного мужика вы услышите: „Я люблю землю, люблю работу, если я ложусь спать и не чувствую боли в руках и ногах от работы, то мне совестно, кажется, будто я чего-то не сделал, даром прожил день“. У такого земельного мужика есть и любимый непродажный конь. Такой мужик радуется на свои постройки, на свой скот, свой конопляник, свой хлеб. И вовсе не потому только, что это доставляет ему столько-то рублей. Он расширяет свое хозяйство не с целью наживы только, работает до устали, недосыпает, недоедает. У такого земельного мужика никогда не бывает большого брюха, как у настоящего кулака».