Василий Шульгин - Последний очевидец Страница 6

Империя, напротив, гармонизирует, организует и преображает торчащие в разные стороны кристаллы национализмов в единое религиозно-осмысленное и санкционированное целое.

Там — увеличение «степеней свободы» до полной бесформенности и бескостности — для последующего подчинения обезличенного, безнационального человечества «мировому правительству».

Здесь, в Империи, — священное преемство власти, традиций и авторитета, духовная иерархия живого многонационального исторического организма.

Сам Шульгин, скажем прямо, был вполне чужд тютчевско-леонтьевской имперской магии. В последние годы он считал даже возможным признать, что идея «мирового правительства» имеет «большое будущее». Критически относился к восторженно им когда-то воспринятому столыпинскому лозунгу Великой России…

Что делать, шли годы… А мысли, как сказал бы Розанов, — мысли могут быть разными…

Весьма критически Василий Витальевич относился к дореволюционной правой печати.

«Я с ними имел дело… Они совсем не заботились об увеличении тиража. Зачем это? Тратить бумагу? Сознательно печатала скучнейшие газеты…»

Выделялись, по его словам, из этого серого потока немногие:

— «Курская быль» марковская… «Земщина» иногда печатала интересные вещи… «Знамя» — может быть, и талантливое, скорее крикливое… но такое… крайне-крайне-крайне… (Имеется в виду газета «Земщина», которую издавал «Союз русского народа», возглавлявшийся Н. Е. Марковым-2-м, «Русское знамя», которую издавал А. И. Дубровин — глава другого, конкурирующего, «Союза русского народа».)

Позже из эмигрантских газет Шульгин выделял «Возрождение», в котором одно время сотрудничал, и милюковские «Последние новости».

— «Последние новости» были интереснее, живее. Евреи умеют делать газеты. Хотя Гукасов (издатель «Возрождения») платил хорошие гонорары, но… у «них» там (то есть в «Последних новостях». — Н. Л.) писал этот… Саша Черный… и всякие такие забавные…

Или из другого разговора:

— Правые? Националисты? Ох, не говорите мне о них. Вот, например, какое-нибудь заседание в клубе националистов на Литейном длится, — я там, кстати, жил одно время, там было очень удобно, — длится до часу. Кончается заседание. Мороз дикий… Какой-нибудь корреспондент левых газет, студент, бегает на морозе. В переднюю его не пускают… Просит сказать: «Что же там у вас было?» И говоришь, из сострадания. На другой день появляется несколько строк где-нибудь в «Речи» (еврейско-кадетская газета). В «Новом времени» — ничего… Вот и получается, что (евреи) добросовестней. Они, конечно, могут клеветать на своих политических противников, но свое дело они ведут честно.

«Старику снились сны». Почти по Хемингуэю… Но Старику в самом деле почти каждую ночь снились удивительные сны. Не оставляла Марийка… Приходила первая жена, Екатерина Григорьевна… Вдруг приснится зачем-то лжецаревна Анастасия — самозванка ХХ века, появившийся в двадцатых в Европе призрак расстрелянной дочери царя: прикажет писать ей письма «на реку Пост» (французское Poste res (tante) — до востребования).

Старик не гнал своих ночных гостей, как не отказывал никому из дневных. Аккуратно досмотрев сон, он тотчас вставал и записывал его, помечая дату, — более чем полувековой писательский инстинкт…

«Давно.

Ленин приснился посреди огромного поля… Такого серого поля, как лука за тучами… Это часто бывает в снах. Без теней…

Я ему говорю: «Как вам не стыдно… ведь столько кулаков… Что вы сделали с кулаками? Это же цвет крестьянства… А вы их в Сибирь загнали… И они идут…»

Он спросил: «В каком направлении?»

Я показал рукой. И он побежал, как сумасшедший… Их возвращать…»

Другой сон, и тоже еще из 50-х. Им Шульгин закончил свою рукопись «Опыт Ленина», написанную по «заказу» Владимирского КГБ:

«Я представил какой-то театр, совершенно пустой (в смысле публики), а на сцене расположился суд. Слева от суда — прокурор, справа — место защитника, но защитника нет. Тут явь кончается, начинается сон…

Будто бы входит Ленин. Я его спрашиваю: «У вас есть защитник?» Он говорит: «Нет». Я говорю: «Так нельзя, судить без защитника. Хотите, я вас буду защищать?» А он говорит: «Защищайте!»

В воздухе висят весы… Весы правосудия. Говорит прокурор:

— Леин учредил ЧК «по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией». Сколько крови пролила эта так называемая ЧК…

И чаша обвинения начинает наполняться кровью.

— Затем убили царя, царицу, всю семью, династию… Всех убили, кто не успел сбежать за границу…

И крови в чаше обвинения прибавляется так, что она начинает течь через край. И чаша тихо опускается вниз…

Прокурор кончил. Председатель говорит:

— Слово защитнику.

Моя речь состояла всего из двух слов: «Брест. Нэп».

И чаша обвинения с ее кровью стала подниматься вверх, перетягиваемая чашей добрых дел.

— Смотрите, прокурор, смотрите, судьи! Чаша добра и зла уравновесились. Они стоят на одном уровне.

Ленин виновен? — Виновен. Ленин не виновен? — Не виновен.

Он оправдан?

Не оправдан. Но и не обвинен. Он пойдет на суд Божий, и только Бог, Который светит добрым и злым, вынесет ему Свой приговор».

Аналогичное рассуждение Шульгин применял к Сталину.

— С точки зрения национальной это наш позор. Почему во главе России стал грузин? С точки зрения войны — Сталин был нужен, потому что, когда появился там фюрер, ему нужен был противовес… Такой же фюрер, «двоюродный брат»… Тот палач и другой палач… Во время войны я мысленно желал победы Сталину.

И чаши снова уравновесились.

Сны, декабрь 1968.

Не помню числа.

Марийка несла куда-то большую тарелку с горкой чего-то белого. Это был творог, ею самой приготовленный. При жизни она иногда, когда была еще здорова, бедняжка, любила с этим возиться.

Во сне я увидел, что полная тарелка для нее слишком тяжела и она творог уронит. Я успел подскочить и выхватить у нее тарелку, и ничего не рассыпалось. И она была этому рада.

Этот с виду пустяковый сон имеет свой смысл. Сейчас Дом творчества в Голицыне дает нам слишком много творога. Этот сон предупредительный. Не объедаться творогом, это мне вредно.

Другой сон.

Французский король объявил войну! Я этому ужаснулся. Живем мы в постоянном страже, но все-таки живем. А если объявлена война? Хотя сейчас зима, но под снегом есть они, отрадные зеленые поля и луга, и весной они обнажатся, и мы их увидим. Но если объявлена война, то не будет ни ярины, ни озимых, ничего не будет.