Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев Страница 6

Сказав это, Иван Афанасьевич опять с любовью похлопал ладонью по резным узорчатым торцам книжных полок. Он оказался не любителем читать всё подряд. Особенно те вещи, которые ему кто-то подсовывал. И это правильно. Когда вам навязывают товар, это всегда кажется подозрительным. Он научил и меня так же относиться к ненужному. Ну, если только что-то особенное затронет душу, тогда вчитываюсь, вдумываюсь, рассуждаю. Но это бывает не слишком часто. Особенно с возрастом.

Я благодарен судьбе за эту встречу. Подобные встречи помогли мне относиться к жизни не так, как придётся, а более взвешенно. И принимать всё не только в той полутьме, в которой отражена наша шершавая действительность, но и в свете постигаемой истины.

Борис Орлов

Бориса Александровича Орлова я повстречал в 2005 году. Зашёл «на огонёк» как сопредседатель рижского Союза литераторов. Он тогда был и до сих пор остаётся председателем Петербургского отделения Союза писателей России. Для многих фигура неоднозначная. Но для меня понятная и прямая. У него морская закалка. У меня тоже. Поэтому общаемся мы, как говорится, без переводчика: моряк моряка видит издалека. Хотя в званиях у нас большой разрыв: у него погоны капитана I ранга, у меня — старшины I статьи. Но на Северном флоте служили параллельно: он на атомной подводной лодке, я в базе подплава.

В обращении Борис прост и конкретен. Как старому подводнику, ему постоянно нужны цель и образ врага. И он находит и то, и другое. Врага чует нутром, определяет по слову, поведению и делам. Борется с ним жёстко и бескомпромиссно. Поэтому и врагов у него много. Под его горячую руку и крутой нрав лучше не попадаться. Молодые литераторы, коих в Петербурге не счесть, Орлова побаиваются и встают на дыбы: он редко их журит, в основном ругает и воспитывает, как матросов на военном корабле.

Стиль руководства его военный, но по-другому, пожалуй, нельзя. Литераторы народ ревнивый, амбициозный, нередко раздражительный, часто завистливый, эгоистичный, эгоцентричный — разный. Их может сплотить только военная дисциплина, даже если это сплочение направлено против самого руководителя. Поэтому-то питерское отделение СП России одно из самых многочисленных, и не распалось, и работает по сей день.

Я как-то говорил ему о том, что борьба эта может отвлекать от творчества, ослабить поэтический дар. А этот дар у него, безусловно, есть. На мой взгляд, он является продолжателем русских традиций, связанных с такими именами, как Сергей Есенин, Николай Клюев, Сергей Клычков. Поэзия Орлова проникнута болью за Россию, за русскую деревню, за наш флот — опору самостоятельности и независимости Родины. В нём не манерно, без надрыва проявляется русская самобытность и не израсходованная до конца богатырская сила. Его философское осмысление нашей жизни отражено, к примеру, в таких строках:

Шаг тяжёл. И постарело тело.

Чаще ждём нерадостную весть.

В детстве мир мечтаем переделать,

В старости — оставить всё, как есть.

Орлов прост в дружеском общении, даже иногда слишком прост, но найти и сказать вовремя резкое слово умеет. Бьёт всегда в точку, в цель, как при торпедной атаке. Похоже, враги ничуть не вредят его творчеству, а придают ему новый творческий импульс. Это держит поэта на плаву. Он сам признаётся в своих стихах: «Но знаю, что вам без меня — спокойней жилось бы и тише».

На мой посыл о «внутриполитической борьбе» в писательской среде и около неё он реагировал по-военному:

— Даже во время боевых дежурств, когда уходишь в поход, как на войну, я раскладывал чистые листы на атомном реакторе и писал. И то были не самые плохие стихи, а возможно, и лучшие. Так что состояние конфронтации для меня привычно. Это просто рабочая атмосфера.

Мне тут же припомнились строки из подаренной им когда-то книги стихов «Надо мной только вечер и Бог».

Кто-то дышит в затылок, толкает в кювет.

Жизнь — игра в догонялки и прятки.

Бьют за то, что родился на свет…

Я встаю. Всё в порядке!

У меня с Орловым в своё время тоже была «сцепка». Ему страшно не понравилось моё сотрудничество с его нелюбимым питерским альманахом, а скорее всего — с его редактором. Сколько было упрёков и укоров на мою голову!

— С кем ты связался?! — нападал он на меня. — Ты, вообще, знаешь, кто он такой?! На подлодке таких на пушечный выстрел не подпускают…

Я не защищался, а просто и доходчиво апеллировал, мол, твоих мотивов не знаю, воюй с ними сам и меня в эти военно-морские игры не вмешивай…

— Да ты знаешь… — продолжал Орлов.

Пришлось его прервать — не знаю и знать не хочу…

Какое-то время он имел на меня зуб. Это было видно по натянутому с его стороны отношению. Но поскольку я одеяло на себя не тянул и сохранял к нему прежнюю приязнь и уважение, он это почувствовал и постепенно оттаял.

Морскую службу знаю не понаслышке. Прослужите десять-пятнадцать лет на подводной лодке, и я на вас посмотрю. Моряк-подводник — это особый статус. На нём держится — говорю это без пафоса — мир на нашей планете. Когда субмарина приходит из дальнего похода, пробыв полгода под водой, моряков качает от ветра, а сами они похожи на бледнолицые привидения, до конца не осознающие реальность встречи с долгожданным берегом. Потом их здоровье восполняется обязательным отдыхом и почти месячным лечением в лучших санаториях Союза. Походите вот так хотя бы с пяток лет, вы по-хорошему заматереете, приобретёте навыки бойца и непримиримость к фальши и лжи. Всё это Орлов приобрёл, и у него этого уже не отнимешь.

С Борисом Александровичем всё просто и не просто. Понять его может только человек русской души.

Как-то в разговоре с одной петербургской поэтессой, чьи стихи привлекают внимание немалого круга читателей, речь зашла о Борисе Орлове. Поначалу она скептически отнеслась к этому имени, припомнив совместное выступление на одной из поэтических площадок. Её не привлекли ни форма морского офицера, ни чёткие «рубящие» строки его патриотических стихотворений. Да и говорили о нём в среде