Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями Страница 6

Конечно, он почти сразу уснул, презирая всяческие условности заключения. И почти все его братья по несчастью либо прикорнули сидя, либо во все глаза разглядывали мир, доселе неизвестный им. В считанные минуты, откинув устойчивый страх и тяжкую подчиненность, люди вдруг почувствовали спокойствие простой жизни, некоей беспечной детскости, когда полностью счастливы и душа и тело. Блажен, кто изведал это чувство среди житейских забот, горя и придавленности, среди бесчеловечного диктата, когда ты ничто, раб с изъятой душой.

— Па-а-дымайсь! — раздалась команда, подкрепленная милицейскими свистками. Команда растревожила, растрепала и легкий сон, и блаженство отрешенности. Все огромное лежбище тел, безликих человеческих образов зашевелилось. Люди натягивали за спину рюкзаки, сворачивали свои мешки и, толкаясь, переступая} «ачали образовывать более или менее сбитые галдящие квадраты. Матерщина и удары прикладом пришлись на долю непонятливых, строптивых, старых.

— Вперед за ведущим, а-а-рш!..

Ведущими являлись две темноспинных овчарки на поводках в руках молодых, самоуверенных, переполненных тщеславием лейтенантов НКВД. Новые уроки уже не тюремного, а лагерного страха и безоговорочной подчиненности снова напоминали заключенным, что они не люди, способные шутить, мыслить или смеяться, а учтенные единицы в реестре нарядчика, существа низшего разряда, коих обязаны слушаться и помалкивать — ровно столько лет, сколько определено каждому приговором суда или Особого совещания.

Колонна, просчитанная сперва конвоирами, потом крикливыми нарядчиками у ворот,‘ потянулась к зданию с трубами, из которых выплывал синий дымок. В душевую входили партиями по двести человек. За дверями душевой во всю хозяйничали наглые уголовники, они сразу превратили раздевалку в некое чистилище, где вещи и белье, оставленные заключенными, подвергались осмотру с одной только целью: отобрать и забрать все ценное, что привез человек за тысячи верст. Малочисленные дежурные, оставляемые в раздевалке, тотчас подавлялись. Начинался шустрый шмон и вынос добычи — не без указки нарядчиков, куда и сколько.

А голые тела протискивались через двери — с кусочком мыла размером в спичечную коробку — и оказывались в огромной душевой, стороны которой не проглядывались из-за густого пара. Пятнадцать минут на процедуру. И это после долгого пути по пересылкам и дорогам! Мылись на скорую руку, старались не потерять друг друга из виду. Все знакомые по вагону, среди них и пятерка сдружившихся, сумела забрать с собой и свертки, и мешки с одеждой, где оставалось что-то из домашнего, пусть и мокрого, но уцелевшего. Все они чуть не первыми покинули душевую, отбились от наглеющих грабителей, оделись на мокрое тело и выскочили на воздух без ощутимых потерь.

Здесь их снова строили, притирали ряд к ряду. Менялись местами, если оказывались не со своими. Так овцы, с приподнятыми головами, с глазами, выражающими отчаяние и ужас, суетятся в стиснутом стаде, гонимом собаками, чтобы оказаться в середине, подальше от острых клыков.

Сергей и Николай Иванович поддерживали под руки отца Бориса, сильно ослабевшего ногами. Его почти волокли, а он тихо упрашивал:

— Да бросьте вы меня, Христа ради! Умаялся я, душа моя дьяволом ужаленная, не дойду до Голгофы…

Раз за разом раздались два, потом еще три выстрела. В кого, где? Колонна прибывших медленно текла, вниз и вниз по рыжей почти начисто вытоптанной траве. Лишь немногие видели как падали сраженные пулями те, кто нечаянно отошел от остальных на пять шагов. И это в зоне! Охранники брезгливо, как мертвую скотину, переворачивали сраженных лицом вверх и оттаскивали в сторону. Через две-три минуты шестеро заключенных рысью привезли телегу, тела забросили и увезли.

Наглядное пособие для живых…

С головы колонны по цепи конвоиры зычно напоминали:

— Шаг вправо, шаг влево, стреляем без предупреждения! Считается побег!

Привели к бараку, еще мало заселенному, и предоставили каждому выбирать себе место на нарах. Они были в четыре этажа. Пятерка сдружившихся заключенных устроилась внизу, близко к еще нетопленой печке. Хоть просушить вещи можно, когда затопят.

Началась почти лагерная жизнь. Подымали в шесть, гнали к пищеблоку с засаленными столами, с грязью под ногами, куда выливали малосъедобные щи, чтобы опорожнить миски для каши, проворно ели и выходили в другие двери. И опять в барак, где дежурил кто-нибудь из группы, ему приходилось бегом бежать в столовую, чтобы успеть. Только так можно было сохранить домашние вещи, драгоценные, как потом выяснилось, вещи — носки, варежки, шапки и все другое, что семейные успели передать своим несчастным.

Трудно себе представить эту зону в осеннее, а тем более в зимнее время, когда низкие тучи опрокинут на землю лавины приморского дождя или сыпучего, резкого снега. Пока стояла золотая осень, все здесь было, как и в обычной тюрьме, только без стен, с видом на бугры, где ни разу не удалось заметить человеческую фигуру. Видно, эта местность являлась запретной зоной. Поселок Находка, по рассказам знающих людей, был где-то близко, но никакого движения на дорогах к зоне не замечалось.

Счастье, что стояла чистая и солнечная осень. Даже поздняя, она одаривала заключенных теплом и светом, возле бараков многие сидели на солнышке, блаженно призакрыв глаза.

Сергей в один из дней просидел кряду часа три, дремал, клонился во сне, но не падал. К вечеру друзья сказали ему, что он загорел.

— Широта Черноморского побережья, — заметил Виктор Павлович Черемных. — Но Черноморьем здесь и не пахнет, если не считать солнца. Вон там, чахлые деревца, даже не узнаешь, что это такое. На Дальнем Востоке и летом может вернуться зима. И зимой бывают длительные оттепели, хоть зерно или сою высевай. Приспособились и к такому климату, живут, ничего себе. Проживем и мы.

— Тут и женщины дожидаются отправки на Колыму, — сказал Иван Алексеевич. — За нашим туалетом слышу сегодня голоса. Женщины спорят. И так громко, что все слова доходят. Одна доказывает, что на Колыме только поселения, люди живут вольно и даже зарплату получают. А другая твердит, что обычные лагеря, очень страшные, ее родственница оттуда письмо передала через добрых людей. Работают мужчины на приисках по двенадцать часов, в морозы, в дождь и слякоть.

— Но мы же читали статью Берзина, — вмешался Верховский. — Там тоже разговор о поселениях…

— Что морозы там до пятидесяти и выше, это правда, слышал в одной из лекций, — вошел в разговор Черемных. — Климат наиболее жесткий по стране. А золота, действительно, много, среди геологов у меня приятели. Сказывали.