Томми Моттола - Хитмейкер. Последний музыкальный магнат Страница 6

– Нет! Нет! Нет! Не поеду!

Но отец был готов к этому. Все это походило на вторжение без объявления войны – все уже было подготовлено заранее.

Скажи ему.

Помоги собраться.

И отвези на место.

Я убежал в свою комнату. О, я был в ярости. Даже более чем в ярости – меня чуть удар не хватил. Вот это слово – удар! Моя память заблокировала многое из того, что произошло в тот день, но я помню, как звонил Мэри Энн и Джо, как просил у них помощи, но тщетно. Они были на стороне моих родителей.

– Школа научит тебя дисциплине, – говорил Джо. – И занятия пойдут тебе на пользу.

Ход мысли родителей стал мне понятен лишь много позже. Мне было четырнадцать, я вел себя как двадцатилетний, тусуясь в бедном районе с предоставленными самим себе немытыми парнями, куда меня старше. Все те огромные надежды, что родители связывали со мной, рассеивались прямо у них на глазах. Казалось, я упорно двигался в совсем ином направлении – это проявлялось даже в том, что я стремился покинуть частную школу Айона и перевестись в старшую школу Нью-Рошелла – ведь там учились все крутые подростки. В их глазах ступил на дорожку, ведущую к жизни бездельника-музыканта.

Они навели справки, и их уверили, что дисциплина в Академии адмирала Фаррагута наставит меня на путь истинный. Уже очень скоро меня повели на заднее сиденье отцовского «кадиллака». Теперь та машина, где мы с друзьями так часто смеялись по пути в закусочную, воспринималась мной как катафалк.

Отец привез меня в Томс-Ривер, штат Нью-Джерси, и мы въехали в ворота учреждения, напоминавшего с виду Военно-морскую академию в Аннаполисе. Отличное местечко, если собираешься стать астронавтом и ходить по Луне, как Алан Шепард. Но для парня вроде меня Академия Фаррагута была подобна марсианской тюрьме.

Едва я ступил на территорию кампуса, как был последовательно лишен всего, что мне было дорого. Словами мне не передать того чувства, которое я испытал, когда вместе с несколькими другими новичками зашел к местному парикмахеру. Лучший пример – сцена из фильма «Лихорадка субботнего вечера». Помните тот момент, когда Джон Траволта обедает с семьей, а его отец злится и пытается ударить его через стол? И Траволта восклицает что-то вроде: «Только не мои волосы!» В смысле – можешь ударить меня по лицу, но прическу не трогай. Прическа – это как подпись, даже больше – это то, что делает тебя собой. Вероятно, именно поэтому она была первым, что у тебя забирала Академия Фаррагута. Я слушал жужжание, глядел вниз и видел на полу густые комки тех самых черных прядей, которые я каждый день по двадцать минут обрабатывал бриолином, доводя до совершенства. Я чувствовал себя так, будто из меня вынули разом сердце и душу.

Каждый шаг по кампусу Академии был напоминанием о чем-то утраченном. Знакомство с тремя новыми товарищами по комнате давало понять, как далеко я теперь от своих приятелей и подружки. И стоило мне подумать, что хуже уже и быть не может, – происходило что-то еще. Я помню, как в первый раз явился в столовую. Домашнюю стряпню моей матери сменили порции черт знает какого хлеба с какой-то ветчиной и сливочным соусом – кадеты называли это ДДТ, «дерьмо-да-транец». Младшим курсам даже есть нельзя было начать без команды. Нужно было сидеть в столовой, сложив скрещенные руки над столами, и, чтобы было труднее, предписывалось держать между руками и столешницей шесть дюймов расстояния. Мы никогда не приступали к еде, пока руки не начинали болеть. А когда все же приступали… это было ДДТ.

Мои поздние музыкальные вечера сменил отбой в девять. А в пять утра звучал чертов рожок:

Да-да! Ди-ди-да!

Да-да! Ди-ди-да!

Эти ноты выдергивали нас из кроватей, которые нужно было застелить так туго, чтобы брошенный четвертак отскакивал от покрывала. А если он не отскакивал, то проверяющий офицер срывал белье, швырял его на пол и заставлял тебя застилать все снова – столько раз, сколько будет нужно для идеального результата.

Если бы даже обычные порядки военной школы не сводили с ума сами по себе, то налицо был также один старшекурсник со Стейтен-Айленда. Этот парень наслаждался тем, что выискивал все новые и новые способы осложнять мне жизнь.

– Грудь выпятить!

– Живот втянуть!

Как бы тщательно я ни вытягивался по стойке «смирно», у него всегда была наготове хмурая гримаса или комментарий. Хуже всего было то, что я будто бы всегда подставлялся сам. В первые несколько недель я никак не мог научиться начищать ботинки до идеального блеска.

– Иди и почисть эти чертовы ботинки!

Забудь о веселье и о картошке фри в закусочной после школы. Теперь тебя ждут долгие часы строевой подготовки. В Академии Фаррагута мало что могло доставить чувство даже мимолетного удовольствия…

Уроки музыки, где я учился играть на контрабасе.

Вид моего имени, написанного на конвертах почерком моей девушки, а также чтение и перечитывание любовных писем из этих конвертов.

Крики чаек, раздававшиеся по ночам из моего спрятанного под подушкой приемника, – они означали, что The Tymes вот-вот споют So Much in Love – одну из величайших любовных песен всех времен.

Но сверх этого крики чаек означали свободу. Не имело значения, в каких краях ты был, – волшебство этой песни было таково, что ты будто гулял босиком по пляжу с любимым человеком. Когда стихали последние ноты, в моих глазах всегда стояли слезы. А перед глазами – холодная реальность военной школы. От подруги меня отделяло много миль, а от строевых занятий – всего несколько часов.

Проведя в Академии месяц, я больше уже не мог этого выносить.

– Я сваливаю! – сказал я другому кадету. – Ты со мной?

Он согласился. Не то чтобы кампус окружала колючая проволока, но побег требовал тщательной подготовки, прямо как в фильме «Побег из Шоушенка». Мы двинулись, как только погасили свет, но мой спутник испугался и повернул назад с полдороги.

– Увидимся! – попрощался я и продолжил бег. Я не останавливался много миль, пока не достиг города.

Я пошел на автостанцию фирмы Greyhound, сел в автобус до Нью-Йорка, позвонил оттуда Мэри Энн и поехал на поезде в Вестчестер. Сестра с Джо подобрали меня там, потратили несколько часов на попытки уговорить вернуться, а потом все же доставили обратно на машине. К шести утра я снова был в Академии. Меня не поймали, и обошлось без каких-либо неприятностей. Тем не менее утренний рожок разбудил и того старшекурсника со Стейтен-Айленда, и он улыбнулся, думая, что настал еще один день издевательств надо мной.

Более опытные парни научили меня, как добиться от ботинок идеального блеска, так что через некоторое время меня уже нельзя было изводить по этой причине. Не важно. Когда у моего недруга не было готовых причин меня мучить, он изобретал новую.