Михаил Хейфец - Почему Жаботинский не стал еврейским вождём Страница 6

Гениальный Вейцман соблазнил британцев сионистской гипотезой. Мол, немыслимо и ненадёжно, объяснял он министрам Его Величества, опираться в регионе на арабов. Да, арабы поддержали Британию в схватке с Турцией, но — скажите себе-то правду, господа министры, — они поддержали вас потому, что вы, Лондон (или, точнее, Каир), платили за их партизанские услуги золотыми соверенами… Это по сути была ваша наёмная армия, купленная британским казначейством. Не будь в рюкзаке у Лоуренса Аравийского много-много гиней — никакая идея не сдвинула бы племена кочевников в бой. Если хотите удержать Суэцкий канал, убеждал британцев Вейцман, — заведите на востоке постоянно заинтересованного в вашей дружбе союзника. Евреев, например. Они смогут противостоять возможному врагу, в том числе — арабам, если те взбунтуются против вас, как вот нынче они бунтуют против турок. Ведь у евреев нет другого выхода, у них нет иного покупателя на их политические услуги — кроме вас, кроме Лондона…

Жаботинский возмечтал создать Еврейское государство в Палестине — это правда! — но он мечтал о самоуправляющемся доминионе как о части Британской империи. О европейском форпосте на Ближнем Востоке. И беспрерывно протестовал против унизительных уступок еврейского руководства британцам, протестовал именно как европейский деятель, чувствовавший себя равным любым британским гражданам и сопротивлявшийся антисемитам, управлявшим подмандатной Палестиной.

Он угрожал постоянно, верно, но — чем? Взывая к честному и благородному мнению избирателей метрополии, к мнению великого британского народа, создателя демократических ценностей.

Как раз здесь я и вижу его особое сходство с земляком Троцким, который тоже видел Россию частью великого и справедливого (по-своему…) нового мира и предупреждал русских людей, что в случае отрыва от Европы им угрожает рабство и унижение. А никакое не построение социализма в отдельно взятой стране…

Но ведь победили не они, Троцкий и Жаботинский, скакавшие своими проницательными умами в дальние — пусть даже верные в идеале (это — спор иной) системы. Реальные евреи XX века, жившие в Эрец-Исраэль и общавшиеся с реальными, а не религиозно-мифическими «демократиями» Европы, были убеждены в антисемитизме свободных британцев и полагаться на них, вопреки Жабо, не спешили. Надолго ли их игра с британцами? И не поспешат ли сии демократы предать евреев арабам, если поддержка новых союзников покажется Лондону слишком хлопотной?

Жаботинский не видел, насколько антисемитские настроения мандатных чиновников отражали антисемитские настроения британских масс. Антисемитизм, конечно, не выплескивался на Острове наружу, ибо в державе-победительнице, удовлетворенной богатством и властью над четвертью мира, не находилось для него стимула (вдобавок евреи активно помогали Британии — «Еврейский батальон» для фронта создавали Жаботинский с Трумпельдором). Нет, скорее антисемитизм британцев выявлялся как интуитивный отклик обычных душ, военнослужащих и чиновников, отклик на рыночные повадки, приверженцами которых часто оказывались евреи, или, напротив, в неприязни к антирыночным, социалистическим рывкам евреев, в которых (и тоже справедливо) евреев весьма обвиняли. Но, как бы и в какую сторону ни поворачивались настроения британцев, многие люди на Острове ощущали в евреях угрозу интересам империи — правда, меньшую, чем от арабов, которые прямо бунтовали и вымогали взятки. Британцы, действительно, могли бы предать евреев, какого бы светлого мнения об их демократии и народе не придерживался наш Жабо!

Арабская община куда больше устраивала колониальную администрацию. Она была им понятна: хотя арабы — вспыльчивые люди феодального образца, но если они не начинают бунт против сюзерена, то покорно повинуются. Как удобно! А евреи, те постоянно лезут к начальству со странными идеями — то «развивают хозяйство региона», то беспокоят коммунами-кибуцами или полусоциалистическими «мошавами» (поселениями), то выбивают лицензии на крупные предприятия, вроде комбината Мёртвого моря (а как быть в сём варианте с привилегией британских вельмож на получение колониальных прибылей?), то ещё с чем-то… Евреи надоедали начальству непредсказуемой активностью, неясными, а потому подозрительными целями (ради чего эти пришельцы из России и Польши так выкладываются в нашем протекторате? Что задумали?) Лично британские начальники предпочитали простых-простых арабов, мысленно многие из них были вообще рады отказаться от обещаний, выданных в Лондоне евреям.

(Чтобы не казалось, что я преувеличиваю меру антисемитизма англосаксов, процитирую сторонний источник — книгу воспоминаний знаменитого, хотя не британского, а американского раввина А. Херцберга — как аналогичная ситуация складывалась в те же годы в англосаксонской Америке: «Когда мне было 16 лет, я заканчивал школу в Балтиморе и отчаянно нуждался в стипендии для поступления в колледж. Шел 1937 год… В это время в Германии усилилась власть нацистов, и антисемитизм в Америке крепчал, как никогда. С трепетом я шёл на собеседование… Его проводил профессор из Университета Джона Гопкинса, убеждённый христианин… Он знал, что я — сын хасидского раввина… и сказал, что выдвигает меня на стипендию…. Во вторую нашу встречу я… умудрился сказать что-то вроде того, как глубоко меня потрясло, что кто-то из людей его круга высказал заботу о сыне раввина… Встав, я заверил профессора в вечной признательности и спросил, могу ли я как-то её выразить. Он ответил тихо, но торжественно: «Молодой человек, в один прекрасный день вы будете сидеть по другую сторону стола. Став тем, кто принимает решения, не забывайте помогать наименьшим и наиничтожным»). Вот так сей благороднейший человек воспринимал еврея в Америке — как существо «наименьшее и наиничтожное»!)

Палестинские евреи ощущали предубеждения британцев, отталкивание от них — и потому не верили в возможность той «правозащитной борьбы», которую рекомендовал им Жаботинский. Их восприятие выразил рабочий лидер Берл Кацнельсон, напомнивший Жаботинскому талмудическую притчу: «Заблудившийся путник в лесу делает то, что положено — громко кричит: "Ау! Люди, где вы?" Кто-то трогает его за плечо. Оборачивается — медведь: "Ну, я тут. Тебе легче?"»

Жаботинский имел немалое, иногда преобладающее влияние на еврейство Европы, жившее в демократических странах, но — никогда не было у него серьезной доли влияния в подмандатной Палестине.

(Палестинские еврейские власти предпочитали использовать не борьбу за «права», а испытанный «русский» метод противоборства: пусть власти требуют своё, а мы тихо, про себя, проталкиваем своё! Накопим силу, накопим факты и уж потом предъявим счёт. Никто в душе не возражал Жаботинскому, но многие думали, что надеяться на право, на справедливость в восточном мире — не слишком умное дело. Тем более что проарабские уступки властей в жизни почти всегда парализовались самими арабами с их наивной тактикой — «Дайте нам всё или не нужно нам ничего»! — так что евреям не требовалось и особо стараться со своим бойкотом.)