Павел Федоров - Генерал Доватор (Книга 2, Под Москвой) Страница 6

Дни повторялись, они были похожи один на другой, точно монетки одинакового достоинства. По вечерам в санитарной палатке при тусклом свете коптилки Нина с вялым безразличием съедала принесенный Яшей Воробьевым ужин и, отодвинув тарелку, сжимала ладонями голову, погружаясь в невозвратно ушедшее прошлое. Иногда она пыталась что-то записать, но нужные слова не приходили. Написанное казалось пустым и жалким, как маленькие, прыгающие буквы в кривой строчке.

Скомкав перечеркнутые листы, она продолжала неподвижно сидеть до тех пор, пока кто-нибудь не приходил и не нарушал ее мрачного оцепенения.

Однажды ночью Доватора начала сильно беспокоить нога, давно, еще до войны, ушибленная на конноспортивном состязании. Не желая нарушать отдых уснувшего адъютанта, он, накинув на плечи бурку, решил пройти в санчасть. Стояла лунная, с легким морозцем ночь. Облитые светом верхушки деревьев дрожали от глухих артиллерийских залпов.

Заметив в гуще молодых елок одиноко мерцающий огонек, Доватор направился туда.

Заглянув в маленькое окошечко санитарной палатки, он увидел Нину. Она сидела за столом перед пустой тарелкой и не замечала пылающего в консервной банке фитилька, от которого тянулась к потолку черная струйка дыма.

- У вас "электричество" коптит, - входя в палатку, сказал Доватор.

Нина вскочила. Сняв пальцами нагар, переставила банку на другой угол стола. Закинув за ухо прядь волос, тронула рукой лоб, потом щеку, как будто у нее болела голова или зуб.

- Так и прокоптиться можно. Посмотрите, у вас лицо в саже, - пряча улыбку, добавил Лев Михайлович.

На щеке Нины густо отпечатались черные следы пальцев, выпачкан был подбородок и даже кончик носа. Отвернувшись, она торопливо схватила зеркальце и стала тереть щеки, но еще больше размазала копоть. "Хороша", мелькнуло у нее в голове. Путаясь и краснея, Нина тихо сказала:

- Извините, товарищ генерал... Я сейчас умоюсь...

Лев Михайлович присел на чурбак, служивший табуретом, и, сдвинув на затылок папаху, откровенно улыбнулся:

- Лечиться пришел. Умывайтесь и дайте мне чего-нибудь - нога болит.

- Может быть, доктора? - Нина машинально терла щеки, вопросительно глядя на генерала.

Немного склонив голову, он смотрел на Нину участливо и покровительственно. В эту минуту сам он больше походил на врача, чем на больного. Лев Михайлович видел тревожный блеск глаз Нины. От выпачканных щек они казались строже и выразительней.

- Не будите доктора. Дадите порошок, и все.

Нина вышла. Доватор слышал, как за стеной палатки, гремя котелком, она умывалась, потом, колыхнув брезентовые двери, вошла с полотенцем на плече, умытая, причесанная.

- Почему не спите? - посмотрев на часы, спросил Доватор. Было уже три утра.

Нина молча кивнула головой в угол. Там висела бурка Алексея. Доватор понял, какие мысли занимают Нину. Он сам тяжело пережил смерть Гордиенкова, воспитанника и близкого друга. Но он не должен был проявлять малодушия. Жизнь под ударами войны ломалась, перекраивалась и разрезалась, как твердые пласты целины под плугом.

- Трудно? - с внутренним напряжением спросил Лев Михайлович. Откинув полы бурки и положив ногу на ногу, он смотрел на девушку.

- Трудно! - доверчиво призналась Нина и всхлипнула. Ей показалось, что внутри у нее оборвалась последняя нить, сдерживавшая тяжкую скорбь.

- Если хотите, я вас переведу в другое подразделение, - дав ей выплакаться, сказал Лев Михайлович. - Будет легче!

Он понимал, что это необходимо и ему: девушка своим присутствием каждодневно напоминала о воспитаннике. Она заставляла его задавать себе один и тот же вопрос; правильно ли он сделал, послав Алексея тогда со станковым пулеметом? Но ведь и сам он шел впереди, лежал в боевых порядках и, не уведи его тогда Петя Кочетков, он, может, разделил бы судьбу Алексея.

- Да, все напоминает, все, - качая головой, повторила Нина. - Конь, бурка, люди... В особенности Яша...

...После смерти Алексея Нина ездила на его коне. Яша остался у нее коноводом. В проявлении внимания и заботы он был неистощим и делал все это очень трогательно и даже нежно. Найдет в переметной суме или в вещевом мешке какую-нибудь безделушку и тащит ее Нине.

- Посмотрите, товарищ военфельдшер, пуговичку нашел от его гимнастерки, оторвалась она под деревней Малая Пустошка. Я помню.

- А чего же тогда не пришили?

- Я хотел, а он говорит, опосля сам пришью. Ить знаете, какой был человек, сапоги вычистить не дает. Украдкой утащишь, а он утром говорит: не смей...

Нина брала пуговку и, повертев ее в руках, спрашивала:

- А где гимнастерка?

- У меня. Все храню. Целехонька...

- Неси, пришьем.

Яша, полагая, что он делает для Нины огромное удовольствие, со всех ног бежал за гимнастеркой. Нина садилась пришивать пуговицу, тут же пристраивался Яша. Начинались воспоминания.

- Обходительным был покойничек, последний сухарь делил напополам... Бывало, все объяснит, растолкует. А уж ежели промашку дашь, так прикрикнет, глазами сверкнет! Тут держись!..

Все эти разговоры вызывали в душе Нины ноющую, физически ощутимую боль. Она припоминала еще и еще раз все лучшее, что связывало ее с Алексеем, и ей казалось, что горечь утраты никогда не покинет ее...

- В новой обстановке, - продолжал Лев Михайлович, - настроение изменится. Другие люди, другие впечатления. Постепенно сгладится все.

- Это никогда не сгладится, - подавляя слезы, твердо проговорила Нина.

- Не хочу возражать. Однако в жизни многое проходит, многое забывается. Вы еще молоды. Успокоитесь, иначе будете смотреть на жизнь. Перед уходом в рейд майор Осипов получил письмо о гибели семьи. Знаете, как переживал? Шутка сказать: двое детей, жена... И никому ни слова...

- Неужели это правда?

Нина пристально посмотрела на Доватора. Она вспомнила, как во время похода через болото Антон Петрович, выпачканный в грязи, уверял тяжелораненого красноармейца, что он скоро попадет в госпиталь и все будет хорошо. Он дал ему сухарь, отломил кусочек и Нине. Молоденький паренек, вяло шевеля губами, грыз сухарь, кулаком растирая на веснушчатых щеках слезы, и, морщась, силился улыбнуться.

Подмигнув Нине, Антон Петрович тогда сказал:

- Все заживет. Вовремя приласкай человека, он поплачет и успокоится...

Потом еще ввернул какую-то шутку и заставил улыбнуться даже тяжелораненых казаков.

Нине не верилось, что этот человек шутил и смешил других именно в тот день, когда получил известие о гибели семьи.

- Я сам читал письмо... - точно угадывая ее мысли, сказал Доватор. Мы часто не замечаем, какие трагедии люди переживают рядом с нами. Самое главное - не надо теряться. Осипов - человек волевой, сильный, потому и не растерялся, а разве ему было легко?..