Елена Ржевская - Ближние подступы Страница 6

Мама с младшим братишкой эвакуировалась, очутилась в Бугуруслане, у чужих людей, в скученности, грязи. Она пишет, что нет мыла, мучают насекомые и придется отрезать волосы.

Если вернусь домой, увижу ее обкорнанную — как на пепелище попаду.

Разведчик Коля С. подвесил на пояс трофейный кинжал. На лезвии выгравировано: "Alles für Deutschland" — "Все для Германии".

Бывалый солдат, отступал год назад от самой границы в Латвии.

— Тогда мы решили с солдатом переправиться через реку Великую, но вброд перебраться не удалось, река была глыбокая и быстрая, я в полном боевом снаряжении погрузился в воду, винтовка у меня машинально выпала из руки, снятые сапоги, еще кавалерийские, утонули, а сам я выплюнул воду изо рта, поднялся на поверхность воды и поплыл к берегу, малейшая оплошность или растерянность — и я утонул бы в реке Великой. Вот что значить в начале войны еще не было у нас опыта, мы еще учились воевать. И вот после этого купанья я с солдатом трое суток добирались до части с помощью своего компаса, а когда пришли в часть без винтовок и босые, на нас некоторые смотрели с презрением и приказали нам найти в двадцать четыре часа винтовки, а иначе расстрел как изменников родины. Но мы оружие в этот короткий срок все же достали, ночи не поспали, проявили кавалерийскую находчивость, а потом нам выдали ботинки, вскоре наша часть под Опочкой пошла вместе с бронемашинами в наступление, мы прочесывали лес вдоль шоссе Москва — Ленинград, в этом наступлении меня ранило в локоть, два пальца первое время не владели, но с передовой линии я не уходил.

О эта спасительная немецкая равномерность. Обстреливают дорогу: бах и опять бах! — через равные <23> промежутки. И в высчитанную ритмичную паузу — наш бросок через дорогу. Уже за нами рвется снаряд и осколками шарахает по кустам. А мы уже отбежали и шагаем с веселым недоумением небожителей. Раз-другой пронесет, и уже верится, что так оно и будет и минует. И сам черт не брат.

Тут в деревне у маленьких ребят немалый опыт, побывали два с лишним месяца под немцем.

— А что, немец разве зимой на колесных повозках ездит?

— А то как же, — важно говорит девчонка и качает из стороны в сторону головой, подражая рассудительным старухам. — Он, если захочет…

— Я еще раз заявляю, не такая пьянка во мне, как рисуют.

— Потише, потише. Горланишь чего?

— Такой голос отец отковал.

Вот текст немецкой присяги. Перевожу:

"Я приношу перед богом эту священную клятву в своем полном повиновении фюреру и канцлеру немецкого народа Адольфу Гитлеру, главнокомандующему германскими вооруженными силами, и во исполнение этой присяги готов, как храбрый солдат, в любую минуту отдать свою жизнь".

Мышь попалась на кусочек чикагской колбасы, что приплывает из-за морей в портативной таре и заодно с английскими ботинками называется в частях "вторым фронтом". Кликнули серую кошку. Кошка не торопясь присела на задние лапы и стала обнюхивать. Мышь изловчилась и укусила кошку за нос. Серую кошку повели расстреливать. Тот боец твердо знал — сохранять надо только целесообразное. Еле добились для кошки амнистии.

— Разненастится погода. <24>

— Ветер, главное дело, и облака серые, серые плывут.

— Наше счастье — дождь да ненастье. Немцу не летать сегодня.

У нее светлое изнуренное лицо, остренький подбородок, живые, негасимые густо-карие глаза. Я смотрю на нее, вижу в чертах ее лица что-то вековое, давнее и легко представляю себе ее в низко насаженной шапке с рогами, в опашне, надетом, как предписывал указ Петра I ее прапрабабкам, чтоб чужесть староверок издали выявлялась, чтобы православный мир к ним не приближался.

Она работала до войны счетоводом в фельдшерско-акушерской школе. Муж — старообрядческий церковный староста — сборщиком утиля.

Сейчас, когда бой в северо-восточной части Ржева, их окраинная улица перешла в наши руки, и они спешно эвакуированы на войсковых подводах сюда, в деревню.

А прошлый год не поднялись. Семь человек детей мал мала меньше да две старухи. "Как тут возможно уехать".

— Просили его тут другие, моего старика, чтобы он старостой квартала стал. Что тут порядок будет. "Никакого, ответил, тут порядка не будет. Это налетела всеопустошающая саранча". Они темноты боялись, а мы раскрыли камни фундамента — под полом все сидят в темноте, дети, старухи. Вдруг идут с собаками. Шпоры. На широкой цепке большая бляха. Ой, найдут. А мой старик не успел, побежал в баню. "Пан где?" — "Нету пана. Никс". Они открыли, а он — голый, моется. Чуть не каждый день топили офицеру или солдатам. Ну, не тронули. Голого не погонишь на работу. А меня немец стал стегать нагайкой. Плетка такая ременная. "Врешь! Пан в бане". — "Это отец мой". Он с бородой и на десять лет меня старше. Поверил. "Если б пришли и так бы над твоей матерью издевались бы", — говорю. "Никс русские в Дойчланд". Это значит — никогда не придут русские к ним.

У немцев приказ по полку. Вменяется машины заводить в сараи. Если же сараев нет, машины ставить <25> по две вместе и покрывать их вместе, чтобы наши летчики принимали за сараи.

Мотор сверлит со стонущим металлическим подголоском. "Мессер".

Поют мужчины:

А она во всем согла-ша-лася,

Потому что лю-била ме-ня….

В деревне, отбитой у немцев, уцелел фанерный щит: "Нищим не подается и обмен не производится".

Написано по-русски, но нравы чужеземные.

По улице шел разведчик П. Он возвращался с задания. Из-под деревенского картуза, осевшего по самые уши, — потемневшее небритое лицо. Облегающий пиджак на нем и короткие холщовые брюки.

Какое это счастье — видеть вернувшегося с задания разведчика.

На войне человек налегке. Свалился житейский груз, бремя выбора не гнет, не отягощает.

Нет ни выбора, ни бремени его.

А то, что есть, — на прямой и оголенно: приказ, враг и — осилить.

Есть еще — смерть. Но она тут слишком близко, чтобы ее в расчет принимать.

В армии я оказалась на Волге — в Ставрополе на курсах военных переводчиков. Потом мы гуртом вынырнули из глуби, из Ставрополя, с тех курсов, и — по санному пути, по Волге, чтобы предстать в Генштабе в самые решительные минуты своей жизни. И как они просты, эти минуты. Пожалуй, даже чересчур.

Еще ездила и пешком топала — и опять на Волге, У Ржева. <26>

— В данный жестокий, но героический, великий момент…