Жозеф Кессель - Армия теней Страница 6

— Теперь я остался один на всем белом свете… Армель оставил меня. Теперь он, наверное, уже с Богом. Он верил в Него так сильно. Но я не могу видеть его здесь… Я не верю в Него, месье Жербье… Я прошу прощения… но я больше не могу. У меня больше никого нет во всем мире. Поговорите со мной немного, месье Жербье, если хотите…

Тогда Жербье прошептал Легрэну прямо в ухо:

— Мы никогда не предаем товарища в движении Сопротивления.

Легрэн затих.

— Сопротивление. Ты слышал? — Жербье повторил таким секретным и тяжелым тоном, как ночь за стеной. — Усни с этим словом в голове. В эти дни это самое лучшее слово во французском языке. У тебя не было шанса выучить его. Оно возникло, пока тебя ломали тут. Спи. Я обещаю научить тебя.

Жербье сопровождал Легрэна до его работы. Они шли медленно, и Жербье рассказывал.

— Понимаешь, они пришли сюда на танках, со своими пустыми глазами. Они думали, что страх перед танками заставит людей принять их новые законы. Так как они производили эти танки, то были уверены, что рождены для написания нового закона. Они испытывают ужас перед свободой, перед мыслью. Их настоящая цель войны была смерть думающего человека, свободного человека. Они хотят уничтожить всех, у кого глаза не пустые. Они нашли во Франции людей с такими же вкусами, и те пошли к ним на службу. Они были причиной смерти юного Армеля. Ты видел, как они передали СС беднягу, поверившего в право убежища. В то же самое время они открыто заявили, что завоеватель был великодушен. Грязный старик попробовал подкупить страну. — Будьте хорошими, будьте трусливыми, — проповедовал он. — Забудьте, что вы были горды, радостны и свободны. Подчиняйся и улыбайся победителю. И он позволит тебе ползать и не будет досаждать. Люди, окружавшие Старика,[3] рассчитали, что Франция доверчива и благородна, что она страна умеренности и счастливой середины. — Франция такая цивилизованная, такая расслабленная, — думали они, — что она больше не знает значения подпольной войны и секретной смерти. Она все примет, она уснет. И когда она будет спать, мы выцарапаем ей глаза. И еще они думали:

— Мы не боимся экстремистов. У них нет оружия. У них нет связей. А нас смогут защитить все немецкие дивизии. Пока они так веселились, родилось Сопротивление.

Роже Легрэн шел рядом, не решаясь посмотреть на Жербье. Это было так, вроде как он боялся вмешаться в осуществление чуда. Этот человек, такой спокойный, такой молчаливый, вдруг стал выстреливать слова как огонь… И мир вокруг внезапно стал совсем другим. Легрэн видел траву и лагерные лачуги и красные тюремные робы и изможденные фигуры кабилов, согнанных на принудительные работы. Но это все изменило свою форму и сове назначение. Жизнь в лагере больше не останавливалась у заграждений из колючей проволоки. Она распространялась на всю страну. Она стала светлой, приобрела смысл. И кабилы, и Армель, и он сам вошли в единый огромный строй людей. Легрэн сам чувствовал, как постепенно освобождается от чувства бунта, наполнявшего его до сей поры — от слепого, отчаянного, скованного, тупого чувства, не находившего выхода, душившего его изнутри, разрывающего его существование. Он почувствовал приближение к великой тайне. И он был слишком глуп и слишком мал, чтобы разглядеть в своем сокамернике человека, который поднял для него вуаль этой тайны.

— Как это началось, я не знаю, — продолжал Жербье. — Я думаю, что никто не знает. Но однажды крестьянин перерезал телефонный кабель в деревне. Старушка вылила тазик с помоями под ноги немецкого солдата. Начали распространяться листовки. Мясник впихнул в холодильный погреб капитана, реквизировавшего мясо у него слишком нагло. Буржуа дал ложный адрес победителям, ищущим дорогу. Железнодорожники, викарии, браконьеры, банкиры помогали бежать сотням пленных. Фермеры прятали английских солдат. Проститутка отказывалась лечь в постель с захватчиками. Французские офицеры, солдаты, каменщики, художники прятали оружие. Ты об этом ничего не знал. Ты был здесь. Но для тех, кто проснулся, это активное начало было самым воодушевляющим в мире. Это был росток свободы, разраставшийся на французской земле. Тогда немцы и их слуги, и Старик решили раздавить прораставший росток. Но чем больше они рвали его, тем лучше он рос. Они наполняли тюрьмы, они расширяли лагеря. Они взбесились. Они посадили за решетку полковника, аптекаря, коммивояжера. Но они получили еще больше врагов. Они ухватились за расстрельные команды. Теперь растению, чтобы подняться и разрастись, потребовалось еще больше крови. Кровь пролилась. Кровь льется сейчас. Будут течь реки крови. И растение превратится в лес.

Жербье и Легрэн делали обход электростанции. Жербье продолжал.

— Тот, кто вступает в Сопротивление целится в немцев. Но в то же самое время он бьет Виши и его Старика, и палачей Старика, и начальников нашего лагеря, и охранников, работу которых ты наблюдаешь каждый день. Сопротивление состоит из всех французов, не желающих, чтобы глаза Франции стали пустыми и мертвыми.

Легрэн и Жербье уселись на траве. С холмов задул холодный ветер. Приближался вечер. Жербье рассказывал юноше о газетах движения Сопротивления.

— И люди, выпускающие их, осмеливаются писать то, что думают? — спросил Легрэн, щеки его побледнели.

— Они ничего не боятся, у них нет другого закона, нет другого хозяина, кроме их идеи, — сказал Жербье. — Эта идея сильнее, чем жизнь. Люди, публикующие эти листки, неизвестны, но однажды за то, что они сделали, им воздвигнут памятники. Человек, нашедший газету, рискует жизнью. Тот, кто набирает текст, рискует жизнью. Тот, кто пишет статьи, рискует жизнью. И тот, кто перевозит газеты, рискует жизнью. Но их ничего не может остановить. Ничто не заглушит крик, вылетающий из мимеографов, спрятанных в сырых кельях, исходящий от печатных прессов, утаенных в глубоких подземельях. Не думай, что эти газеты в чем-то сходны с теми, что продаются при ярком свете. Это совсем маленькие кусочки бумаги. Мятые листки, на которых что-то напечатано в типографии или на машинке. Буквы размытые, заголовки подслеповатые. Чернила часто мажутся. Люди выпускают их, как умеют. Одну неделю в одном городе, другую — в другом. Они берут с собой то, что можно унести в руках. Но газеты выходят. Материалы для статей передаются по подпольным каналам. Кто-то собирает их, кто-то тайно готовит издание. Секретные группы набирают их. Полиция, агенты, шпики, «стукачи» волнуются, ищут, выслеживают их. Газета выходит на дороги Франции. Она маленькая, она выглядит невзрачно. Но каждая строчка в ней — как золотая жила. Жила свободной мысли.