Виктория Миленко - Аркадий Аверченко Страница 6

Севастополь 1880–1890-х годов был весьма многонациональным городом: греки, караимы, татары, евреи, немцы, украинцы, русские. Отсюда и экзотические имена детских товарищей Аркадия — Павка Макопуло, Киря Алексомати, Рафка Кефели. Но никакой вражды не было (Аверченко всю жизнь будет пресекать любые проявления национализма). Не смотрели и на то, кто из какой семьи. Отец одного из близких друзей Аркадия был портовым рабочим, мать другого жила на проценты с небольшого капитала. Сам он был сыном купца… Аверченко с ранних лет усвоил, что не стоит придавать «значения никаким различиям между людьми — ни социальным, ни умственным, ни внешним», а следует ценить их душу и доброе к себе отношение.

Сложно сказать, был ли он религиозен. Скорее всего, не особенно. В замечательном рассказе «Кулич» (1920) писатель вспоминал одну историю из детства о праздновании Пасхи.

Однажды Тимофей Петрович попросил сына освятить в церкви кулич, яйца и колбасу. Пообещал за это рубль. Мальчик не проявлял энтузиазма:

— Тоже вы скажете: святи кулич! Разве я могу? Я маленький.

— Да ведь не сам же ты, дурной, будешь святить его! Священник освятит. А ты только снеси и постой около него!

— Не могу.

— Новость! Почему не можешь?

— Мальчики будут меня бить.

— Подумаешь, какая казанская сирота выискалась. Небось сам их лупцуешь, где только ни попадутся.

Перспектива «получить по морде» ночью от соседских босяков не радовала, но рубль! Дух захватывало…

— Так идешь или нет? — спросил отец. — Я знаю, конечно, что тебе хотелось бы шататься по всему городу вместо стояния около кулича, но ведь за то — рубль. Поразмысли.

И мальчишка решился: «Давайте рубль и пасху вашу несчастную!» Получив за хамство по губам, он пошел на обман: спрятал продукты под крыльцо и помчался в Греческую церковь веселиться. Там можно было «носиться по всей ограде, отправляться на базар в экспедицию за бочками, ящиками и лестницами, которые тут же в ограде торжественно сжигались греческими патриотами». В святую ночь Аркаша «насыпал» Андриенке, кулича не освятил «да еще орал на базаре во все горло не совсем приличные татарские песни, чему уж не было буквально никакого прошения».

Возвращаясь домой, он угрызался совестью: «…весь город будет разговляться свячеными куличами и яйцами, и только наша семья, как басурмане, будет есть простой, не святой хлеб». А вдруг «все-таки Бог есть» и припомнит ему потом все злодеяния!

Наказание не заставило себя долго ждать: из-под крыльца выскочила собака, на ходу дожевывая колбасу. Кулич был наполовину изглодан. Отцу пришлось соврать, что от голода отъел сам.

«Вся семья уселась вокруг стола и принялась за кулич, а я сидел в стороне и с ужасом думал:

— Едят! Не свяченый! Пропала вся семья.

И тут же вознес к небу наскоро сочиненную молитву: „От-че наш! Прости их всех, не ведают бо что творят, а накажи лучше меня, только не особенно чтобы крепко… Аминь“».

Всю ночь душили кошмары… Наутро, зажав в кулаке «преступно заработанный рубль», Аркадий помчался кататься на качелях. На Большой Морской к нему пристал цыган:

— Панич, лимонада холодная! Две копейки одна стакана…

Доверчивый мальчишка протянул рубль, а цыган с криком:

«Абдраман! Наконец я тебя, подлеца, нашел!» немедленно ринулся куда-то в сторону и замешался в праздничной толпе. Еще не успели выступить слезы обиды, как кто-то проснулся в честном детском сердце и сказал: «Это за то, что ты Бога думал надуть, несвяченым куличом семью накормил! Если Бог наказал тебя, значит, пощадил семью». Рассказ заканчивается философски: «Был я мал и глуп».

Приведенный случай интересен тем, с какой иронией и одновременно любовью Аверченко вспоминал о своем отце, который, судя по приведенным диалогам, обладал изрядным чувством юмора. Писатель всю жизнь размышлял над тем, что за человек был Тимофей Петрович. Он и упрекал его за то, что тот мало уделял ему в детстве внимания, что заставил в 15 лет зарабатывать деньги, и в то же время писал о нем с такой бесконечной теплотой! Он всей душой тянулся к отцу, но тот был погружен в торговлю, отнимавшую все его время: «Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами, каким бы образом поскорее разориться. Это было мечтой его жизни, и нужно отдать ему полную справедливость — добрый старик достиг своих стремлений самым безукоризненным образом. Он это сделал при соучастии целой плеяды воров, которые обворовывали его магазин, покупателей, которые брали исключительно и планомерно в долг, и пожаров, испепелявших те из отцовских товаров, которые не были растащены ворами и покупателями. Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом» («Автобиография»).

Когда родился Аркадий, его отцу было уже 40 лет, поэтому мальчик вполне мог воспринимать его как «старика». Севастопольские газеты того времени сохранили для нас один из адресов торговли Аверченко-старшего: по состоянию на 16 декабря 1884 года его лавка размещалась на базаре, в подвале дома А. Виндберга. Аркаша скептически относился к профессии своего родителя: «Конечно, я ничего не имел против торговли… Но вопрос: чем торговать? Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью <…> золотым песком, хинной коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником <…> Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар!» («Смерть африканского охотника»).

Фотографий Тимофея Петровича, к сожалению, не сохранилось. Его портрет мы можем восстановить достаточно условно по нескольким деталям, которые сообщает сам писатель: «щетинистые усы», «большой высокий человек», «большой умный человек», «значительнее и умнее всех казался мне отец». Игорь Константинович Гаврилов вспоминает, что, по рассказам матери, Тимофей Петрович был очень добрым, доверчивым, отзывчивым и, безусловно, умным человеком. Отличался он, как всякий настоящий малоросс, и упрямством, которое довело его до могилы. Проходя через калитку, Тимофей Петрович оцарапал ногу и занес инфекцию. Дело оказалось настолько серьезным, что доктора предложили отрезать ногу. Отец Аверченко отказался и вскоре умер. Когда это случилось, установить не удалось. Игорь Константинович Гаврилов уверен, что к моменту его рождения в 1914 году деда в живых уже не было. В начале 1910 года Аверченко писал автобиографию для историка литературы Семена Афанасьевича Венгерова, в которой говорил об отце в прошедшем времени: «Мой отец был очень хорошим человеком, но крайне плохим купцом» (Аверченко А. Т. Автобиография // Ежегодник ОР ИРЛИ на 1973 год. Л., 1976). Судя по рассказу «Отец» (1910), который заканчивается фразой: «Теперь он умер, мой отец», Тимофей Петрович скончался либо до 1910 года, либо в 1910 году. Впрочем, можно ли считать этот рассказ автобиографическим? Как установил исследователь Станислав Никоненко, в образе главного героя запечатлен отец друга Аверченко Радакова. Гаврилов подтвердил, что темой рассказа скорее всего стал «отец» в обобщенном понимании этого слова…