Самуил Киссин - Легкое бремя Страница 6

Двойнику («От тебя, мой брат суровый…»)

От тебя, мой брат суровый,Мне и некуда уйти.Я метнусь во мрак еловый —Ты, как бледный месяц, встанешьНа моем пути.Ставни наглухо закрою,Двери накрепко замкну, —Потешаясь надо мною,Ты стучаться в двери станешь,Ты полночной птицей прянешьК моему окну.Прочь! Лежи в своей могиле!(Иль не каждый мертвый спит?)Иль тебя не схоронили?Над тобою не служилиПанихид?Иль не этими рукамиТы убит?Нет, не каждый мертв убитый:Под тяжелыми плитамиПробуждается иной.Так и ты, покинув плиты,Всюду следуешь за мной.

«Я — царевна пленная…»[11]

Посвящается М. С. М.

Я — царевна пленная.В башне я одна.Моет камень пеннаяБелая волна.За решеткой черноюВзор полуослеп.Я стопой упорноюМерю тесный склеп.Длятся дни постылые,Тянутся в тиши.Сны мои бескрылыеВ тягость для души.Жду тебя без веры я,Сокол мой, жених…Стены башни серые,Крики часовых.Лижет камень пеннаяБелая волнаВ скорби неизменнаяЯ одна, одна.

«Веет грустью ласковой, осенней…»[12]

Веет грустью ласковой, осенней.Как светло-прозрачна синева.Листья клена — золотые кружева.Грустью веет ласковой, осенней.

Город тонет в утреннем тумане.Нежно золотятся купола.Речка неподвижна… замерла…Серебрится в утреннем тумане.

Сонный ветер грезит… На деревьяхОсыпаются неслышные листы.Сердце бедное мое, и тыСловно ветра вздохи на деревьях.

Октябрь («Октябрь опять к окну прильнул…»)[13]

Посвящается Андрею Белому

Октябрь опять к окну прильнул,И сердце прежней пытке радо.Мне старый парк в лицо дохнулНочною резкою прохладой.

Кой-где на ветке поздний листСияньем месячным оснежен.И ветра полуночный свистРазгулен, жалобен и нежен.

Взметай, крути сухую пыль,Шуми в деревьях, бейся в ставни!Твоя бродяжья злая быльСтаринной сказки своенравней.

Ты, вольный, мчишься без дорог.То в лес шарахнешься сослепа,То, завизжав, рванешь замокНа старых, ржавых петлях склепа.

Осенний ветер, буйный брат!Твой злобный вой, как голос друга.И я, как ты, умчаться рад,Залиться бешеною вьюгой.

Но я устал, но я без сил,Я сердца мук не успокою.Я только в парк окно открылИ тихо-тихо вторю вою.

XVIII-му(«О милый век, изнеженно-манерный…»)[14]

П.М.

О милый век, изнеженно-манерный,Причудливый и строгий, как сонет!Дай услыхать твой чопорный привет,Заученный, протяжный и размерный.

Прелестницы с улыбкой лицемернойИ гибким станом, стянутым в корсет!Как манит взор ваш, нежный и неверный,И ваших губок розовое «нет»!

И оттененный мушкою румянец,И строгостью своей влекущий танец,Ваш радостный, ваш плавный менуэт,

И светлый грех, и легкий, и безгрешный,И жизни бег веселый и неспешный!О дивный век! Пленительный сонет!

В саду («Подстриженных деревьев низкий ряд…»)[15]

Подстриженных деревьев низкий ряд.Усыпанная гравием дорожка.Здесь каблучком стучит порою ножка.И мятым шелком юбки шелестят.

Когда не вовсе Ваш притворен взглядИ Вы меня… жалеете немножко,Вы поутру придете в тихий сад,Чуть Феба первый луч блеснет в окошко.

Там у беседки мраморных колоннЯ Вам прочту, коленопреклонен,Сонет, что вдохновлен сегодня Вами.

О, Вы простите дерзкие слова:От Ваших глаз кружится голова,А быть правдивым Вы велели сами!

«Меланхоличность буксовых аллей…»

Меланхоличность буксовых аллей,Дыханье ветерков неуловимых,Златая гладь прудов невозмутимых,Ленивое плесканье лебедей.

Но сердцу томному всего милейСредь образов заветных и любимыхБеседка в розовых вечерних дымах,Беседка — пышный замок в царстве фей.

«Не тянет глубь. Не манит высь…»[16]

Не тянет глубь. Не манит высь.А пустота ночей страшна.Недоброй гостьи берегись.Беги полночного окна.

Она страшнее, чем гроза.Она к стеклу прильнет, как вор.И будут белые глазаГлядеть тебе в лицо. В упор.

А ночь идет. А сон далек.А горло сдавлено в тиски.И белоогненный потокВ твои вливается зрачки.

А ночь идет. Огонь потух.И мрак — всевластный господин.Не воет пес. Молчит петух.И с нею ты один. Один.

И медлит ночь. Часы ползут.Улиток ход стократ быстрей.Она с тобой. Она вот тут.Ты не сведешь с нее очей.

Огнем горит недобрый зрак.Все — яркий свет. Все — белый свет.Упала ночь. Отпрянул мрак.Но свет дневной не будет. Нет.

Меблированные комнаты («За стеною матчиш на разбитом пьянино…»)[17]