Василий Грабин - Оружие победы Страница 60

Товарищ Серго сказал так: "Пусть Грабин поприсутствует, когда будут отмечать его коллектив. До сих пор ему крепко доставалось всюду. Все он вынес. Пусть же теперь увидит и услышит, как правительство оценит труд его коллектива".

Вот оно, благородное сердце Серго!

В этот раз в зале заседания было не так много приглашенных, что облегчало мое положение, хотя я все равно не знал, куда девать глаза, и упорно смотрел вниз - на стол, за которым сидел.

Молотов предоставил слово Орджоникидзе. Григорий Константинович встал. Речь его была предельно короткая:

- За создание 76-миллиметровой дивизионной пушки Ф-22 прошу наградить особо отличившихся работников...

Он взял лист бумаги и начал читать список, кого каким орденом. Я уже знал этот список, ведь мы составляли его вместе с Павлуновским и Артамоновым, только мою фамилию Иван Петрович вписал сам, меня не спрашивая. Но одно дело тогда и совсем другое теперь, когда эти фамилии четко, раздельно, с характерной своей интонацией оглашал товарищ Серго.

Потом выступали Ворошилов, Молотов, Сталин. И вот уже все. Я вышел из зала и присел на первый попавшийся стул: надо было перевести дух. Сидел, бездумно глядя в пространство, и вдруг в памяти ожила давным-давно забытая страница детства. Это было как фотовспышка - миг, и все! Но в двух словах о ней не расскажешь.

Тогда мне было восемь лет. Отец договорился с одной женщиной в Екатеринодаре и поселил меня у нее на квартире вместе с двумя старшими братьями: все трое мы ходили в школу. Я - первый год. Наши родители жили от Екатеринодара в 30 верстах, в станице Нововеличковской. Они были иногородними.

Иногородние своей земли не имели, батрачили у богатых казаков или занимались ремеслами. Казаки глумились над ними: "Вы, гамселы, босяки, живете на наших животах..." Иногороднюю молодежь не допускали на гулянки казачьей молодежи. Девушку-казачку не выдавали замуж за иногороднего парня. Даже школы были разные: для казаков - пять лет обучения, для иногородних - три года обучения. Казачье сословие создали из русских и украинцев, но в нем воспитали злое пренебрежение и к тому и к другому народу. Неприязнь казаков к иногородним часто затмевала классовую вражду среди казачества.

Тяжелая нужда, которую испытывала наша все разраставшаяся семья, заставила моего отца покинуть город и переселиться в станицу: здесь он мог заработать больше, но труд был изнурительный, а рабочий день - неограниченный.

Я снова увидел кирпичное здание Екатерининской школы, в которую мы, три брата, ходили, улицу Карасунский канал на окраине Екатеринодара, где мы квартировали, и нашу хозяйку, которая однажды нам объявила:

- Ваши родители не прислали денег, и кормить мне, хлопцы, вас не на что. Давайте сходите домой кто-нибудь...

Старший брат Прокофий сказал, что пойдет он и с собой возьмет меня. Прокофию было 12 лет.

Стояла поздняя осень, уже холодновато было. Разбитые грунтовые дороги утопали в непролазной грязи. Вышли мы на следующий день, спозаранку. Заглянули сначала на постоялые дворы: нет ли попутной подводы. Попутчиков не нашлось. Понадеялись: кто-нибудь наверняка нас догонит, с ним и подъедем. Я предложил брату:

- Давай попросим у людей хлеба на дорогу.

- Ни ты, ни я просить не будем,- твердо сказал Прокофий.- Как-нибудь дойдем.

Сначала шагали мы довольно ходко, но потом начали сдавать. Пудовые комья черной, густо замешенной грязи налипали на ноги, то и дело приходилось счищать эту грязь палкой.

Все-таки шли мы весело, разговаривали о том, как придем домой и всех повидаем и как удивим родителей своим появлением. В таком настроении дошли до садов, которые кольцом охватывали, верстах в пяти, город. Яблони, груши, черешни стояли голые, без единого листика, черные и мокрые.

Скоро мы пересекли сады и оказались в степи. Все чаще оглядывались назад в надежде увидеть на горизонте движущуюся подводу, а я все чаще просил Прокофия остановиться отдохнуть. Он каждый раз приговаривал: "Если так будем идти, то сегодня домой не придем". После передышки я поднимался с трудом и скоро начинал отставать.

- Иди впереди,- сказал брат.

Теперь я мог идти медленнее, но тяжелая дорога и голод давали себя знать. На счастье, дождя не было, а то бы совсем нам пришлось плохо: в открытой степи не спрятаться - ни деревца на дороге, ни копны в поле. Будь хоть одна копна, мы из колосьев намяли бы себе зерна и наелись бы досыта.

Когда еще раз остановились, брат пристально поглядел назад и обрадованно сказал:

- Смотри, смотри!

Мы оба принялись всматриваться. Да, издали к нам шла подвода.

Решили подождать. До подводы оставалось еще шагов триста, когда Прокофий не выдержал, вскочил, побежал навстречу.

- Дяденька, подвезите нас, мы в Нововеличковскую идем, к отцу!

Не отзываясь на просьбы Прокофия, будто бы ничего не видя и не слыша, казак не останавливался. Прокофий побежал рядом.

- Не возьму,- отмахнулся казак,- видишь, грязюка какая, кони пристают.

А кони были гладкие, сытые, сбруя на них - нарядная. Брат стал умолять его, чтобы он хоть маленького, то есть меня, взял.

- И малого не возьму. И пешком дойдете, не старики. Он стегнул по лошадям, те перешли на рысь, из-под колес полетели на нас комья грязи.

У меня навертывались слезы, но я не заплакал. До хутора, отстоявшего от Нововеличковской в семи верстах, было еще далеко, но мы уже потеряли всякую надежду на помощь. Шли теперь очень медленно. Больше отдыхали, чем шли.

И вдруг нас начала догонять еще одна подвода. Той радости, какую вызвала первая, у меня не было, но надежда все-таки затеплилась.

Этот казак был с большими усами и бородой, глаза - строгие, лошади еще крупнее и сильнее, по всему видно - из богатеев богатей.

- Дяденька, мы идем из города в Нововеличковскую, подвезите нас. Мы очень устали и хлеба нет, с самого утра ничего не ели,- начал просить Прокофий.

- Бог даст, дойдете до Нововеличковской, уже недалеко осталось,- ответил тот благостно-густым басом.- Идите с богом.

Принялись мы оба просить, трусцою бежали рядом с телегой.

- Дяденька, подвезите хотя немного, а там сами дойдем.

- Ишь какие племяннички на дороге сыскались! Дяденька да дяденька, подвези да подвези... Сказал, сами дойдете, так не просите.- От его благостности и следа не осталось, глаза сделались злые.

Брат опять стал его уговаривать подвезти хоть меня или дать кусок хлеба.

Мы не ожидали такой бури негодования, с какой он на нас набросился.

- Кусок хлеба дать? А может, и кусочек сальца и кольцо колбаски дать, бисовы души? Заработайте и ешьте... Ишь в каком возрасте побираются - дай Христа ради!

Брань сыпалась при этом ужасная. Казалось, он сейчас изобьет нас. Я притих и стал отставать от подводы, а Прокофий все бежал, прося хлеба. Взбешенный, казак обернулся, взмахнул кнутом, и со свистом кнут стеганул по дороге. Хорошо, что брат успел вовремя отскочить,- удар был очень сильный.