Анатолий Кулагин - Визбор Страница 60

Квартира трёхкомнатная, теперь можно устроить рабочий кабинет. Визбор был несказанно рад: таких удобных условий для работы он, привыкший к коммунальной и «хрущобной» тесноте, ещё никогда не имел. Конечно, неизменная настенная карта с автографами друзей переместилась и сюда. Вскоре сбылась давняя мечта Визбора — пишущая машинка «Оптима», вещь дорогая, но творческому человеку крайне необходимая. Это — подарок от Жени.

В квартиру Юрий Иосифович вскоре перевёз и свою дочь Таню.

После развода родителей она поначалу жила с мамой: они тогда переехали с Неглинной всё на то же (!) Загородное шоссе, в пятиэтажную хрущёвку. Шло расселение коммуналок; к тому же третий этаж был лакомым кусочком для размещавшегося внизу отдела культуры. Ада вскоре вышла замуж за… Максима Кусургашева (всё-таки судьба им была оказаться вместе!), у них родились сын Максим и дочь Дарья (у Максима Дмитриевича был ещё сын от первого брака). Хрипловатый голос Кусургашева был хорошо известен всем слушателям радиостанции «Юность»: он вёл репортажи со строительства БАМа (Байкало-Амурской магистрали). Между тем жила новая семья Ады тесно, в маленькой квартире, где большую часть жилого пространства — шестнадцатиметровой комнаты — «съедал» большой беккеровский рояль. Стиль жизни был примерно такой же, как и на Неглинной, хотя, может быть, уже и не столь бурный. Но гости бывали в доме постоянно. Ночевать кому-нибудь из них приходилось в условиях почти походных: матрас стелился в кухне на полу так, что «верхняя часть» спящего уходила под стол, и если ночью гостю вдруг нужно было встать, то он мог хлопнуться головой о крышку стола, ибо спросонок же не сообразишь, что здесь делать резкие движения нельзя. А открывающий в темноте дверь в туалет рисковал стукнуть ею по пяткам спящего…

Короче говоря, нынешние жилищные условия отца оказались более комфортными, чем у его первой семьи, и он решил, что Тане будет лучше с ним: шаг, выдающий истинную заботу о ребёнке, ибо большинство отцов в этой ситуации, занятые устройством собственной новой семейной жизни, поступают иначе, ограничиваясь пересылкой алиментов. Бывшая жена на алименты не подавала, Юрий поначалу сам пересылал-передавал ей деньги. Как-то, будучи очень занят, попросил Женю сходить на почту и отправить 30 рублей; она удивилась, что мало, но он дал понять, что это не обсуждается. С переселением же дочки и необходимость в этих переводах отпала. Ада не возражала против того, что дочь уходит к отцу. Вообще развод не означал для них разрыва. Всем участникам этой истории, включая Максима, хватило мудрости сохранить нормальные человеческие отношения. Их многое связывало: не только дочь Татьяна, но и общая студенческая песенно-поэтическая юность, общие творческие интересы. Визбор и Якушева и созванивались, и виделись. Когда впоследствии, в 1970–1980-е годы интервьюеры Визбора заводили разговор об авторской песне, он, наряду с именами Окуджавы, Городницкого, Кима (упоминать запрещённого Галича и полузапрещённого Высоцкого было бесполезно: их имена всё равно не попали бы в печать), называл имя Ады.

Невероятно, но факт: как Максим когда-то встречал у роддома вместо улетевшего в командировку Визбора Аду с Таней, так Визбор пришёл вместе с ним в роддом навещать ту же Аду, родившую теперь сына от Кусургашева! Соседки по палате были, что называется, в курсе и, выглядывая из окна, придирчиво обсуждали, какой из мужей «лучше». Выходило так, что первый — полноватый и лысеющий — уступал второму…

Порой отголоски старой любви звучат (конечно, не буквально, как всегда и бывает в настоящей лирике) в творчестве поэта. Такова, скажем, песня «Телефон» (1970), уникальная, во-первых, тем, что едва ли не впервые в русской поэзии лирический сюжет построен полностью на телефонном разговоре (хотя сам телефон был «освоен» в стихах Маяковским и Гумилёвым ещё в начале века); во-вторых, тем, что в ней сам телефонный разговор превращён в монолог лирического героя. Вообще-то форма диалога в лирике известна давно; в русской литературе к ней обращались многие начиная со времён Ломоносова. Но диалог предполагает звучание двух голосов; здесь же мы слышим только речь лирического героя, однако по обрывочным репликам разбуженного ранним звонком человека и паузам в его замедленном речитативе (контрастно оттеняемом распевным рефреном: «Телефон-автомат у неё, / Телефон на столе у меня… / Это осень, это жнивьё, / Талый снег вчерашнего дня») не только полностью восстанавливаем содержание беседы, но и понимаем главное — не всё «прошло без следа», и вопросительная интонация этой финальной фразы говорит сама за себя:

…А правда, что говорят?..А кто он, коль не секрет?А, военный моряк,В общем, жгучий брюнет.А сына как назвала?Спасибо. Не ожидал.Значит, жизнь удалась?Всё прошло без следа?

Не вызывающий симпатии лирического героя «брюнет» появится спустя три года и в песне «Я иду на ледоколе…»: «И какой-нибудь подводник, / С бакенбардами брюнет…» Кажется, можно догадаться, откуда это идёт: от давнего, ещё с юношеских пор, ревнивого (впрочем, — повторим ещё раз — не отменявшего дружбы) соперничества рыжего Визбора с темноволосым Кусургашевым…

Конечно, вариант с переездом девочки к отцу не был безболезненным: ей нужно было привыкать к мачехе, а каждой из дочек — к тому, что у неё теперь есть сестрёнка, не умозрительная, живущая где-то на другом конце города, а реальная, здесь же, в этой же квартире. Постепенно всё утряслось и срослось, хотя психологическое напряжение было, и острее его ощущала, конечно, именно женская часть семейства.

Нужно отдать должное такту и терпению Евгении Владимировны. Теперь у неё было не просто двое детей; тут случай более сложный. И даже более сложный, чем в семьях, где есть дети-близнецы, внутренне всегда настроенные на равное внимание родителей к ним, воспринимающие сестру (брата) как своеобразное «продолжение-удвоение» себя. Здесь же изначально предполагалось неравенство, и нельзя было допустить, чтобы Таня почувствовала, будто она для неё неродная, нельзя лишний раз приласкать родную дочь, не уделив внимания и Тане. Психологически это очень трудно. Понятно, что Женя (Таня, привыкнув, стала называть её именно так — запросто, как подружку) не могла полностью заменить мать, ребёнок всё равно ощущал некую раздвоенность и двусмысленность ситуации. Может быть, поэтому Татьяна росла немного угловатой, иногда напоминала Жене «мальчика в юбке». Но в трудный момент превращения девочки в подростка, а подростка — в девушку именно Женя оказалась рядом. После того как она снялась в фильме «Севастополь» о революционных событиях 1917 года, где её героиню звали Жекой, она и сама превратилась в домашнем обиходе в «Жеку». А в общении отца и Тани продолжалась «неглинная» домашняя мифология: письмо к дочери из очередной длительной командировки он мог подписать, например, так (намекая на свои постоянные разъезды): «Твой зверь, одичавший, неясной породы». А она в ответ: «Твой кот-муркот»…