Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских Страница 60

Но время шло, стремительно раскручивался саморазрушающийся маховик новейшей российской истории, всё сыпалось, разваливалось, становилось с ног на голову, и даже хорошо знакомые люди, узнанные, что называется, до степени облупленности, начинали себя проявлять с совершенно непредсказуемой стороны. Очень скоро я был вынужден изменить своё мнение и о Борисыче, но, в отличие от иных, тут обошлось без разочарований. До меня постепенно начало доходить, что это действительно неординарный человек, и если ничего не остановит, то ждёт его по-настоящему большое будущее.

Ещё во времена нашей совместной службы я не раз отмечал про себя невероятную щепетильность штурмана в вопросах чести, финансовых и прочих деликатных делах. Он редко просил деньги в долг, в основном сам давал, но если всё же просил, давать можно было смело, отдавал вовремя, со штурманской точностью, чуть ли не до миллисекунды. Кроме того, штурман не воровал.

Тоже, скажут, подвиг! Нашёл чем гордиться. Даже сейчас встречаются ещё люди, которые не воруют.

Но напомню — времена были застойные, голодные, и — что греха таить — спутать государственные закрома с собственным карманом, что-нибудь из них умыкнуть в гараж или на кухню считалось не очень зазорным. Народ, каждый на своём месте, добирал то, что, как считал, государство ему недодаёт. В том или ином виде, кто-то меньше, кто-то больше, в меру своих сил и испорченности, но тащили все. Штурман не тащил!

Хозяйство подводной лодки — это, конечно, не база военторга и не продовольственный склад службы снабжения флота, но и тут практически у каждого имелась возможность чем-нибудь поживиться. Нет, вы не подумайте, оружие и боеприпасы никто не продавал, и даже мыслей таких не возникало, но никто и никогда не поставил бы механику в упрёк то, что за несколько тонн солярки, вовремя списанных и не вытекших вследствие этого из дырявой цистерны в море, он выменял у хутнотов для экипажа видеомагнитофон с телевизором и при этом себя не обидел. Так же и помощник командира. Заведуя продовольствием и вещевым снабжением, он даже в те времена всеобщего и абсолютного дефицита, естественно, не голодал, но благодаря его пронырливости и разворотливости семьи офицеров корабля также редко испытывали недостаток в витаминах и разных деликатесах. Сами же господа офицеры все как один щеголяли в новых, жутко дорогих и престижных по тому времени кожаных на овчинном меху канадках, а их жены имели возможность что-то себе смастерить из шинельного сукна и прочих время от времени появляющихся в домашнем хозяйстве дефицитных тканей.

Труднее приходилось минёру и начальнику рации: их заведование не предполагало доступа к сколь-нибудь ценным (с точки зрения рядового гражданина) материальным благам. Но и эти «бедные родственники» посильно вносили свою лепту в общий котёл повышения благосостояния экипажа. Начальнику РТС, к примеру, отваливалось в месяц не менее сорока литров спирта-ректификата, чистейшего и очень вкусного (не приправленного даже — для исключения применения внутрь — рвотным порошком!). Понятно, что и за месяц активного употребления выпить всё это в одиночку он не мог.

Минёрам спирта перепадало мало — какие-то жалкие три литра, в заведовании же находился сплошной неликвид: мины, торпеды, пара перископов, двенадцать автоматов, пара десятков офицерских пистолетов, ракетница, ну и, конечно, куча патронов ко всем этим стволам. Вещи всё, конечно, хорошие, в хозяйстве, безусловно, полезные и, надо сказать, весьма дорогие — одна торпеда, например, чего стоит! Но продать — ни-ни: моментальная каторга, да и как можно!

Был у меня, впрочем, случай, когда я чуть было сказочно не разбогател. Выгружались мы как-то в Конюхах. Если помните, именно там, в бухте Конюшкова, что на юге Приморья, происходили в то время манипуляции по приёму-сдаче ядерного боезапаса. Всё было как обычно. Замерили скорость ветра — оказалось в норме, установили торпедопогрузочное устройство, доложили на берег специалистам со спецарсенала. Те пришли, всё проверили, дали «добро».

Не мешкая, приступили к делу. Из аппарата лебёдкой за хвост вытянули в отсек первую торпеду. Вы когда-нибудь держали в руках ядерное оружие? Непередаваемые, скажу, ощущения! Вот она лежит прямо передо мной, тёмно-зелёная сигара. Внешне ничем не примечательная. Ни габаритами, ни цветом от обычных торпед не отличается. И головная часть тоже обычная, такая же темно-зелёная, а не какая-нибудь там ярко красная или ядовито-оранжевая. И нет никаких знаков радиационной опасности, предостерегающих надписей, черепов там с костями и прочего. Всё безобидно и скромно. Но это только внешне. А как подумаешь о том, какая в ней скрыта мощь, какая разрушительная сила, то возникает в душе почтительный трепет, холодок начинает куда-то подступать, что-то внутри сжиматься, и почему-то хочется разговаривать шёпотом.

Медленно, миллиметр за миллиметром, тянем торпеду наверх. Там её уже ждёт специальный, проверенный-перепроверенный всевозможными комиссиями автокран. Нежнее, чем принимает на руки первенца молодой отец, кран берёт торпеду и переносит в кузов ожидающего рядом специально оборудованного КамАЗа. Затем действие повторяется. Из другого аппарата вытягиваем вторую торпеду. Опять душевный трепет и разговоры вполголоса. Опять миллиметр за миллиметром по наклонным полозьям лотка ТПУ тянем её трескучей лебёдкой наверх. Ещё полчаса — и гора с плеч: ядерный боеприпас будет сдан, боевому дежурству конец. Резко упростится режим службы. Экипажу больше не надо будет месяцами сидеть на борту в полном составе (даже когда лодка стоит у пирса). Завтра вернёмся во Владивосток и разбежимся по домам.

Но наверху какая-то заминка, торпеду не принимают. Кран сворачивает манатки и уезжает в гараж. Ко мне подходит главный головастик (так на флоте называют специалистов по ядерным головным частям), тычет в нос вертушку-анемометр и говорит, что выгрузку прекращает, так как скорость ветра превысила разрешённое значение на 1 м/с. Возвращает пачку накладных и радостный, что сегодня пораньше освободился, убегает к жене домой. А наша семейная жизнь снова откладывается на неопределённый срок.

Оставлять торпеду на палубе никак нельзя — вдруг дождь или украдут. Вновь, миллиметр за миллиметром, действие повторяется, уже в обратную сторону. Но в отсеке оставлять тоже нежелательно — головная часть ядерных торпед для облегчения веса не имеет биологической защиты и сильно фонит. Находиться рядом долго нельзя. Делать нечего, засовываем обратно в торпедный аппарат. Закрываем крышку и опечатываем.

Наутро полный штиль. Флаг и гюйс на флагштоках повисли и не колыхнутся. Но никто не спешит забирать у нас оставшийся на борту ядерный заряд. После обеда я решил позвонить на ТТБ и мне показалось, что я не туда попал. Сонный голос ответил, что он ничего не знает, попросил не мешать работать и сладко зевнул. Через полчаса я набрался наглости и