Владимир Томсинов - Сперанский Страница 61

Наступила осень 1809 года, и от мрачных предчувствий в душе Сперанского не осталось и следа. В пору, когда русское общество благоухало верой и надеждой на лучшее будущее, он источал безверие и пессимизм. Теперь же, когда все вокруг него задышало безверием и безнадежностью, Ми-хайло Михайлович вдруг поверил — всерьез поверил в осуществимость коренных реформ. Свои проекты государственных преобразований, составленные в течение 1809 года, он счел вполне удачными и без особого труда осуществимыми. Он как будто был даже зачарован их стройностью, внутренней гармонией, строгим распределением их частей. «Сравнивая сие распределение со всеми известными конституциями, — писал он о главном своем проекте 1809 года, «Введении к Уложению государственных законов», — нельзя не приметить, что все его части столь естественно связаны между собою, что ни одной из них нельзя исторгнуть из своего места, не разрушив целого, и что все они держатся на одном начале». Данное преимущество собственного конституционного проекта перед конституциями других государств Сперанский объяснял тем, что он, в отличие от авторов последних, одолжен бытием своим «не воспалению страстей и крайности обстоятельств, но благодетельному вдохновению верховной власти, которая, устрояя политическое бытие своего народа, может и имеет все способы дать ему самые правильные формы».

Многое указывает на то, что метаморфоза, произошедшая в настроениях Сперанского, была как-то связана с переменой его статуса. Кем был он в начале царствования Александра I? Способным молодым чиновником Министерства внутренних дел, и не более того. Он участвовал в разработке проектов государственных преобразований, но лишь как помощник Кочубея, как писарь и редактор. В качестве реформаторов выступали тогда молодые аристократы — друзья только что взошедшего на престол императора, для которых Сперанский был, в сущности, человеком посторонним.

В 1809 году он сам был реформатором!

Разгул сановно-чиновного произвола губителен для общества тем, что им создается атмосфера, отравляющая всех — не только поддерживающих этот произвол, но и страдающих от него.

Преобразователи общества, как и все люди, имеют свои предрассудки, заблуждения и просто страсти, которые, быть может, самопроизвольно, но неизбежно привносят в свою реформаторскую деятельность. И все предрассудки и страсти эти не иное есть, как частицы той общественной системы, которую они стремятся преобразовать. В том-то и заключается трагедия всех коренных общественных реформ, что создавать новую общественно-политическую систему история вынуждена призывать людей, выросших в атмосфере системы старой. Те же из них, что напитаны заграничными философиями, только сильнее удостоверяют прочность этой родственной связи: можно перенять выросшие на чужой почве идеи, даже много идей, но нельзя заменить полностью склад характера и образ мышления, полученный в родном отечестве, на чужой, заграничный. Потому-то при общественных преобразованиях пороки чаще всего меняют лишь кожу, оставаясь в сущности своей прежними пороками.

Наибольшей опасности оказаться в плену страстей при осуществлении общественных преобразований и погубить тем самым новую общественную систему в ее зародыше подвержены люди, получившие в свое распоряжение скипетр неограниченной власти. Вместе со скипетром этим переходит к ним иллюзия, что все их повеления будут беспрекословно и немедленно исполняться. Оно действительно так и бывает, но лишь в мелочах. Когда, проникнувшись требованиями времени, приступают они, полные энергии, к осуществлению коренных перемен, тут-то и обнаруживается вся иллюзорность находящейся в их распоряжении неограниченной власти.

Каким желанием перемен, какой энергией горели сердца молодых друзей императора Александра I в тот момент, когда приступали они к подготовке реформ! Но прошло несколько лет, и что же? Разочарование, усталость и скука овладели их душами. Н. Н. Новосильцев, первый любимец государя, обласканный всеми возможными почестями, сделанный даже председателем Государственного совета, не смог вынести разочарования и в конце концов спился. В. П. Кочубей и П. А. Строганов спаслись от алкогольного пьянства тем, что надежно спрятались в пьянство иного рода — суету чиновных дел. Адам Чарторижский спасся тем, что не был русским. Могло ли быть столь глубоким их разочарование, когда б не оказались они первоначально зачарованными? Но чем же зачарованы они были? Самовластьем! Точнее, сопровождающей всякое самовластье иллюзией, что носитель его и лица подле него стоящие и венцом его укрытые могут сделать с обществом все, что возжелают.

Но не в одной такой иллюзии проявляет себя развращающее действие деспотической власти на ум и характер облеченных ею людей. Должно приписать этому действию также привычку все решать самолично, во все вмешиваться, желание настоять на своем и другие тому подобные свойства характера, вредные в любой государственной деятельности, но особенно в деятельности реформаторской. Обуреваемый подобными желаниями реформатор неизбежно будет превращать дело преобразования общества в средство удовлетворения сугубо личных страстей. Император Александр I являл собою пример именно такого человека. Лица, окружавшие его, признавали, что он, любя поговорить о либерализме, всегда, когда возникал спор или конфликт, немедленно показывал совсем нелиберальное упрямство, желание всячески настоять на своем, подчеркнуть самодержавность своей власти.

Подобным стремлением настоять на своем, невниманием к чужому мнению в том случае, если оно отличалось от собственного, проникнуты были, впрочем, и молодые друзья императора — соратники его в деле преобразования русского общества. Воздух деспотизма, которым напитались они в годы своего духовного роста, придал их душам обостренное самолюбие, а мышлению — вредную категоричность и однобокость. Чарторижский менее других увлекался реформаторскими замыслами (вероятно, вследствие того, что Россия не была отечеством его) и являлся скорее посторонним наблюдателем, нежели деятельным их участником. Оттого мог он более критически, нежели остальные «друзья» Александра, взглянуть на ход всего дела. Следующие слова, характеризующие преобразователей России, не случайно принадлежат его перу. «Желание руководиться только своими собственными идеями, решать все самолично, чтобы доказать, что нас никто не направляет и что мы вмещаем в себе все нужные способности к всевозможным делам, составляющим лишь эманацию государственной власти, не должно бы по-моему исключительно приниматься в расчет, потому что государство будет обязательно от этого страдать. Это желание нас, кроме того, заманивает в ловушку, которой мы хотим избежать, и часто, боясь, что нами будут распоряжаться, мы допускаем управлять собой». Реформаторская деятельность при таком характере основных ее участников неизбежно превращалась в игру самолюбий и честолюбий. Оттого мало могла иметь проку.