Пабло Неруда - Признаюсь: я жил. Воспоминания Страница 61

Мы продолжали наш путь и вскоре оказались в темном туннеле. Быть может, его выдолбила в грозных и недоступных скалах некогда могучая, потом исчезнувшая река, а может, этот горный канал был пробит среди камня и гранита великим сотрясением нашей планеты. Едва мы продвинулись на несколько метров, наши лошади заскользили, стали спотыкаться об острые камни. Ноги их подкашивались, из-под копыт сыпались яркие искры. Мне уже представлялось, как я вылетаю из седла и разбиваюсь об эти камни. У лошадей сочилась кровь из ноздрей и копыт, но мы упрямо шли вперед по нашей широкой, сверкающей, трудной дороге.

В дикой сельве мы встретились с приятной неожиданностью. Призрачным видением возник перед нами изумрудно-зеленый луг, свернувшийся уютным клубком в отрогах темных гор, – прозрачная вода, высокие травы, полевые цветы, шум речного потока и синева неба, щедрый свет, вызволенный из плена листвы.

Казалось, что мы ступили в магический круг, что нам, паломникам, открылось какое-то святилище. Ощущение мистической тайны усилилось после совершения обряда, в котором я участвовал вместе со всеми. Проводники спешились и приблизились к бычьему черепу, который белел посреди луга. Молча, один за другим, они стали бросать в его глазницы монеты и еду. Я присоединился к этому обряду – к возложению даров на алтарь сбившихся с пути безвестных Одиссеев, беглецов всех мастей, которые найдут пищу и помощь в бычьем черепе.

Но на этом незабываемое священнодействие не кончилось. Мои друзья поснимали шапки и начали свой странный танец: они прыгали на одной ноге вокруг одинокого черепа по широкому кольцу, вытоптанному до них стольними путниками. Именно тогда, глядя на этот непостижимый обряд, который свершался моими проводниками, я скорее почувствовал, чем понял, что в жизни существует связь между теми, кто не знает друг друга, есть забота, призыв к помощи и отклик даже в самой пустынной и уединенной глуши нашего мира.

К вечеру, уже недалеко от границы, которая на многие годы разлучила меня с родиной, мы подошли к последней горной котловине. Впереди засветился огонек – верная примета человеческого жилья. Вскоре перед нашим взором предстали стоявшие порознь постройки – полуразвалившиеся бараки, на первый взгляд – пустые. Войдя в один из них, мы зажмурились от яркого света: посреди помещения пылали огромные стволы – плоть андских гигантов. День и ночь горели они здесь, а дым легко уходил наружу сквозь щели в крыше и плыл по меркнущему небу густой синей вуалью. Оглядевшись, мы увидели груды сыров, свезенных сюда теми, кто жил и трудился в этих горах. У огня вповалку лежали люди. До нашего слуха донеслись негромкие звуки гитары и слова песни. Рождаясь из пламени и тьмы, она дарила нам первую за весь наш путь встречу с человеческим голосом. То была песня о любви и разлуке, то был плач о любви и печали, обращенный к далекой весне, к городам, откуда мы пришли, к бескрайним просторам жизни. Здесь не знали, кто мы, не знали о моем побеге, не знали моего имени, моей поэзии. А может, знали о нас и обо всем. Доподлинным было лишь то, что нас щедро угощали у огня, что мы пели песни, а потом во тьме отправились к примитивным купальням, туда, где протекал горячий минеральный источник. И погрузившись в воду, почувствовали обволакивающее, живительное тепло, идущее из самых недр вулканических гор.

Мы плескались в источнике с наслаждением, смывая, сбрасывая тяжесть долгой томительной дороги. Как будто заново рожденные, вынутые из купели, отдохнувшие, тронулись на рассвете в путь, преодолевая последние километры, которые уводили меня от ввергнутой во мрак родины. Мы ехали, напевая, чувствуя прилив новых сил, вдыхая воздух полной грудью, веря, что впереди великая дорога мира. Когда в горах нам захотелось отблагодарить хозяев – я это помню, как сейчас, – за песни, за угощенье, за кров и ночлег, за чудесный источник, словом, за ту неожиданную помощь, что встретилась на пути, – они отказались наотрез. Мы были их гостями, и все тут. В этом тихо сказанном «и все тут» таилось многое, может, признание, а может, те же мечты, что и у нас.

Сан-Мартин-де-лос-Андес

По заброшенной хижине мы поняли, что добрались до границы между Чили и Аргентиной. Я был на свободе и написал на стене хижины: «До скорого свиданья, моя родина. Я ухожу, но ты остаешься со мною».

В Сан-Мартине-де-лос-Андес нас должен был ждать знакомый чилиец. Городок, расположенный в аргентинских горах, был так мал, что меня предупредили лишь об одном: «Номер сними в лучшей гостинице и жди Педрито Рамиреса».

Но в жизни всего не предвидишь. В Сан-Мартиле-де-лос-Андес не одна, а две лучших гостиницы. Какую выбрать? Мы предпочли более дорогую, на окраине, хотя первая гостиница, которую увидели, стояла на главной и очень красивой площади города.

Выбранная нами гостиница оказалась настолько роскошной, что нас туда не пожелали впустить. С неприязнью глянули на заросшие щетиной лица, на перекинутые через плечо котомки, на пропыленные в долгом пути костюмы… Наш вид внушил бы опасения кому угодно. А тем паче хозяину гостиницы, где жили высокородные англичане из Шотландии, прибывшие половить семгу в аргентинских водах. В нас не было ничего от лордов. Словом, хозяин, театрально разводя руками, стал объяснять, что последний номер сдан всего десять минут назад, и мы поняли, что нам попросту сказали vade retro.[162] И вот тут в дверях появился элегантный мужчина с военной выправкой в сопровождении блондинки, похожей на кинозвезду.

– Стойте, – властно загремел он, – где это видано, чтоб прогоняли чилийцев. Они останутся здесь!

И мы остались. Наш покровитель так смахивал на Перона,[163] а его дама – на Эвиту,[164] что мы в первый момент растерялись. Позже, когда, умытые и переодевшиеся, мы сели с ними за один стол и, не торопясь, распили бутылку сомнительного шампанского, стало известно, что наш герой – начальник местного гарнизона, а его спутница и в самом деле актриса, приехавшая к нему из Буэнос-Айреса.

Мы выдали себя за чилийских лесоторговцев, которые прибыли в Аргентину, чтобы заключить выгодные сделки. Начальник гарнизона окрестил меня Человеком-горой. Виктор Бианчи, который оставался со мной из дружеских чувств и любви к приключениям, настроил гитару и двусмысленными, озорными чилийскими песенками привел в восхищение аргентинок и аргентинцев. Но прошло трое суток, а Педрито Рамирес не появился. Я по знал, что и думать. У нас уже не было ни чистых рубашек, ни денег, чтобы купить новые. А всякий уважающий себя лесоторговец, говорил Виктор Бианчи, должен по крайней мере иметь рубашки.

Между тем начальник гарнизона пригласил нас отобедать в его полку. Мы с ним сдружились, и в порыве откровенности он признался, что даже сходство с Пероном не заставило его стать перонистом. Часами мы спорили, чей президент хуже – аргентинский или чилийский…