Андрей Меркулов - В путь за косым дождём Страница 61

РАБОЧИЕ НАШЕГО НЕБА

С зарею он входил под роковые своды,

Ногою твердою переступив порог;

Он, как поденщик, выполнял урок;

Безмолвный, яростный, с лицом оцепенелым,

Весь день он занят был своим бессмертным делом.

Они живут на земле. Так же как и все, кто на ней работает. Нескромность им обычно несвойственна — слишком многое повидали они в стремительной своей летной жизни. Они предпочитают простоту и ясную прямоту отношений, отличаясь повышенным интересом ко всему непосредственному и живому. Земные привязанности испытателей всегда полнокровны, а увлечения сильны и искренни, — они острее нас видят и чувствуют землю.

Михаил Михайлович Громов при всей своей серьезности много лет страстно, по-настоящему увлекался лошадьми, а Сергей Анохин — парашютным спортом и мотоциклом. У Анохина к высоте непреодолимая тяга. Перед войной, посланный летчиком-инструктором в Турцию, он удивлял соседей тем, что обычно прыгал из окна своей квартиры в тихом переулке прямо со второго этажа вместе с очень большой собакой. Ученики его, турецкие летчики, решив подшутить, привели ему кровного жеребца, зная, что их инструктор никогда не ездил верхом, и, когда конь понес по полю, закричали: «Бай-Анохин, дело плохо, открывай парашют!» — и все-таки он удержался. Летчики любят и ценят юмор: однажды на очень скучной лекции Анохин решил, дабы не обижать лектора, прикрыть черной повязкой здоровый глаз... Не все знают, что Георгий Михайлович Шиянов — один из видных наших альпинистов, в прошлом активный участник высокогорных штурмов, которому пришлось отказаться от них только из-за недостатка времени, отданного прежде всего авиации. Страстный краевед, он увлекается фотоохотой, и случайные встречные в походе, сидя вместе с ним у костра, вряд ли догадываются, что за этими могучими плечами по глухим лесам как бы пробираются незримо по меньшей мере сто пятьдесят испытанных им самолетов. Мы их не видим, а они идут за ним — ведь самолеты всегда идут за летчиком... Я как-то спросил у него, насколько работа влияет на все поведение в жизни, и он ответил, что бывают, как и всюду, исключения: он помнит среди старых испытателей одного скрягу, который в полете присматривал, как маляры у него на даче красят крышу, и одного безудержного фантазера, доставившего много веселых минут летной комнате, но потом запутавшего конструктора своими рассказами...

Они живут на земле. И вряд ли нужно объяснять, что ничто земное им не чуждо. Власть земли, мгновенно острая, когда летчик ищет землю для посадки, научила их ценить каждую минуту не только в воздухе — они не любят попусту тратить короткое время торопливой нашей жизни.

Живые черты быта конкретных людей — не тема для очерка, хотя они могут быть настолько колоритны и своеобразны, что нам, пишущим, давно бы пора уже признаться, в каком большом долгу мы перед пролетающими над нами. Быть может, в этом сказался темп времени, чье томление — скорость и высота. Литература просто не успела еще оторваться от более надежной земли, а лучше, чем они сами расскажут о своих друзьях, сказать еще слишком трудно. Я так и не нашел ничего написанного так же просто, коротко и точно о характере авиационного конструктора, как в превосходной маленькой книжке Олега Константиновича Антонова «На крыльях из дерева и полотна», — жаль только, что она издана пять лет назад в миниатюрном тираже...

«Кончен бурный, напряженный, натянутый, как струна, летный день, — пишет Антонов. — Тихо. Длинные, узкие, тускло поблескивающие в лунном свете крылья, как огромные клинки, пересекают во всех направлениях тени неглубоких балок северного склона горы с замершими в них на короткий ночной отдых планерами... Вдруг в бездумную трескотню цикад врывается совсем иной, хлопотливый, ритмически нарастающий шум. Идет машина. Вот блеснули фары. Машина останавливается недалеко от палатки. Из нее выходит человек... Неясно различимая, но такая знакомая-знакомая фигура приближается, останавливается, видимо пытаясь сориентироваться в сумерках среди крылатого хаоса лагеря. Потом, наверное найдя то, что нужно, решительно направляется к нашему «Городу Ленина». Обходит планер вокруг и, остановившись у хвоста, слегка толкает его вытянутой рукой в киль. Киль, расчаленный к крылу четырьмя тонкими стальными тросами, не поддается нажиму. Фигура нажимает сильнее. «Ббу-у-у-у...» — басово гудит задетый рукою трос. Ба! Да ведь это Сергей Владимирович Ильюшин, известный конструктор самолетов и планеров, председатель техкома слета! Теперь вспоминаю, как горел днем жаркий спор в техкоме: жестко или не жестко укреплено оперение на нашем планере? Можно ли крепить оперение на длинной, небольшого сечения балке, работающей на изгиб только в вертикальной плоскости, а от кручения и изгиба в сторону удерживаемой четырьмя тонкими тросами, идущими к заднему лонжерону крыла? Спорили, переходили к другим вопросам, спорили снова, спорили, видимо, и по пути из лагеря в Коктебель, пока, наконец, очередной, особенно бурный всплеск спора не вынес председателя техкома обратно в лагерь, к килю «Города Ленина». Сергей Владимирович стоял около киля, как бы оценивая и размышляя. Вся его фигура выражала какую-то неуловимую степень недоумения, несогласия с очевидностью прямого и непосредственного опыта. Но вот, что-то взвесив, Сергей Владимирович решительно наваливается плечом на верхний узел киля. Снова ворчат тросы. На этот раз от решительного толчка качнулось поднятое к небу крыло. Раздумье. Поворот. И характерной походкой волевого человека, обдумывающего что-то на ходу, Сергей Владимирович возвращается к машине. Фыркает мотор, автомобиль подает назад, разворачивается и, отмахнувшись от лагеря желтыми лучами фар, скрывается за складкой горы так же неожиданно, как и появился».

Антонов заметил, кстати, в своей книге, что для создания простого планера, способного парить часами с хорошей скоростью, — аппарата, в котором впервые воплотилась извечная мечта о крыльях, — были все технические возможности еще в античной Греции и на древней Руси: дерево, полотно и клей. И мастера, прекрасно искушенные в ремеслах. Но понадобились тысячелетия, чтобы дойти до знания самих законов полета, понять это несложное на первый взгляд взаимное расположение частей...

Нас отрывает от земли наука, набравшая космическую скорость развития.

Жюль Верн перед смертью тосковал о нашем веке, который он прозрел своим внимательным взглядом неравнодушного конструктора человеческого будущего. И он сказал, предвидя подробности:

— Двадцатый век создаст новую эру. Еще немного времени, и наши телефоны и телеграфы покажутся смешными, а железные дороги — слишком шумными и отчаянно медлительными... Водопады дадут вшестеро больше двигательной энергии. Одновременно разрешится проблема воздухоплавания. Дно океана станет предметом широкого изучения и целью путешествий... Настанет день, когда люди сумеют эксплуатировать недра океана так же, как теперь золотые россыпи. Моя жизнь была полным-полна действительными и воображаемыми событиями. Я видел много замечательных вещей, но еще более удивительные создавались моей фантазией. И все же я чувствую, что слишком рано мне приходится завершить свой земной путь, сердце мое полно грусти, что нужно проститься с жизнью на пороге эпохи, которая сулит столько чудес!