Борис Сичкин - Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума Страница 62

— Вы знаете, я просто охуеваю. Счастливая художница показывает следующую

мазню, и Игорь говорит:

— Милочка, я с каждым разом все больше охуеваю.

Причем говорит это без тени юмора, что называется "на голубом глазу". Это ж надо найти такую форму, а я, идиот, ломал себе голову!

Я влюблен в талантливых людей и счастлив, что познакомился с таким талантливым и остроумным человеком, как Игорь Губерман.

Для незнакомых с его творчеством я хочу предложить ряд стихотворений, написанных Игорем.

Игорь Губернман

Иерусалимский дневник

Еврею не резвиться на Руси

 и воду не толочь в российской ступе

тот волос, на котором он висит

у русского народа — волос в супе

 ***

В мире много идей и затей

но вовек не случится в истории

 чтоб мужчины рожали детей,

а евреи друг с другом не спорим

***

Забавно, что томит меня и мучает

нехватка в нашей жизни эмигрантской

отравного, зловонного, могучего

дыхания империи гигантской

***

С утра до тьмы Россия на уме

а ночью — боль участия и долга

 неважно, что родился я в тюрьме

а важно, что прожил там очень долго

***

Еврейский дух слезой просолен,

душа — хронически болит;

еврей, который всем доволен —

покойник или инвалид.

***

Исчерпываюсь, таю, истощаюсь -

изнашивает всех судьба земная,

но многие, с которыми общаюсь,

давно уже мертвы, того не зная.

***

В неволе человек совсем другой,

и воля не его меняет резко,

а просто он становится собой,

а это очень часто очень мерзко.

***

Я Богу докучаю неспроста

и просьбу не считаю святотатством;

— тюрьмой уже меня Ты испытал,

попробуй испытать меня богатством.

Разговорчики

Я сидел в ресторане "Татьяна" на Бордвоке и ждал, когда начнутся съемки фильма "Постоянное место жительства". Сидящие вокруг выпивали и закусывали, а когда человек выпивает, он начинает говорить, причем говорить громко. Сидящий за соседним столиком мужчина средних лет агрессивно выступал против женитьбы.

— Хватит, сказал он, — фраеров больше нет. Женитьба укорачивает жизнь человеку минимум на 50%. Вечная грызня, ссоры, склоки, минуты спокойной нет. Если жена что-то про тебя знает — можешь быть уверен, об этом все будут знать. Бабы все суки, недаром они живут намного дольше. Ты часто встречаешь вдовца? А среди баб их навалом. Вдова, вдова... есть еще веселая вдова. Похоронила своего лоха и веселится. А посмотри, что в Голливуде. Мужик вкалывал, заработал приличные бабки, потом сдуру женится, ну, терпит сколько может, потом, естественно, разводятся, и при разводе должен ей отдать десятки миллионов. А почему? Потому что она с ним жила? Да за эти деньги он бы мог перетрахать всю Америку, Европу и Азию, и еще бы бабки остались. Нет, надо быть последним мудаком, чтобы жениться.

Второй:— Да, вообще-то, тем более если есть бабки...

Третий: — А если уж жениться, то ни в коем случае не на еврейке.

Первый: — А какая разница?

Третий: — С еврейкой хлопот больше. Все ей сообщи, все ей расскажи — где был, что делал, что на работе, родственников куча — Изе позвони, Сему навести, Белла Израелевна придет в субботу, что мы купим Ривочке на годовщину свадьбы... Если заболела, так вообще секунды вздохнуть нет — вари ей бульончики, следи за температурой, ставь горчичники, бегай за лекарствами. А если, не дай Бог умрет — так это вообще катастрофа!

Второй: — Да, но, скажем, русская тоже может умереть.

Третий: — Ну и хуй с ней!

***

В Москве около газетного стенда двое читают газету. Один обычный молодой парень, а второй, видно, из "новых русских".

Молодой парень: — Ты смотри — война, в Сомали война, в Чечне, практичеса война, в Афганистане, как мы ушли, они толы настоящему и начали воевать, в Таджикистане таю Господи, хоть бы мы только не воевали, не дай Бог у нас что-то опять закрутится.

Новый русский: — Ты то еще что? Не было б войны, не было б войны... Тебе-то чего — взял винтовку и пошел, а нам с вещами ебаться.

***

В московской очереди одна женщина жалуется другой:

— Мой-то слышь, от меня ушел. К Зинке, небось, к этой рыжей побежал. А я-то что только для него не делала, все лучшее — все для него было. Если молоко, то первый самый жирный стакан ему; я масла почти не ела, но ему в кашу минимум 100 грамм бросала, ему мясо с жирком, а мне только постное, были деньги, не было денег — яичницу он всегда ел с салом. И после всего этого...

Я подумал: "Так он правильно сделал, что ушел. Такая диета может быть не самый быстрый, но самый верный способ покончить жизнь самоубийством".

***

У работающего в бруклинском ресторане официанта спросили, как с типами (чаевыми по-английски): — Типов много, а денег мало.

В заключение я хочу сказать несколько серьезных слов о человеке, которому я посвятил написанную с юмором главу, но которым я безмерно горжусь — о моем сыне Емельяне. Емельян, и это не только мое мнение, но и мнение многих людей, начиная от его педагогов и профессуры в России и кончая десятками тысяч слушателей, восхищающимися его музыкой, гениальный композитор, рождающийся раз в столетие.

Когда меня в Союзе посадили в тюрьму, и была задача помешать Емельяну поступить в консерваторию, не дать рекомендацию и отправить в армию, никто на педагогическом совете даже не пытался что-то сказать о его профессиональных недостатках — настолько явно была видна пропасть между ним и остальными претендентами на рекомендацию — говорили о том, что он не комсомолец, манкирует субботниками и не проявляет политической активности на занятиях по военному делу. Емельян — единственный человек в Советском Союзе, поступивший в консерваторию без рекомендации. Хотя без рекомендации документы просто не принимают, Емельян пришел на предварительное прослушивание, и после этого вопрос о документах уже не стоял. Его бы приняли, даже если бы он предъявил документы на имя Адольфа Гитлера.

Емельян живет в своем мире и пишет божественную музыку, не обращая внимания ни на так называемые «современные тенденции, объявившие скрип несмазанной телеги классикой и величайшим достижением человеческого гения, ни на бешеные заработки ничтожеств, не имеющих к музыке никакого отношения, но исправно стряпающих один дешевенький шлягер за другим. Как результат, он полностью отрезан от двух кормушек, вокруг которых толкутся сегодняшние композиторы и композиторы-песенники. К коммерческой дешевочке он, естественно, не имеет никакого отношения, а для современных классических кругов он не просто враг, но сама угроза их существованию.