Виктор Чернов - Перед бурей Страница 62

Блестящий итальянский дебют Рубановича в борьбе за право русских политических изгнанников на продолжение своей политической деятельности за рубежом раз навсегда предопределил его дальнейшую жизненную судьбу. Молодой приват-доцент химии, каким его застала новая миссия — политического представительства ПСР заграницей, — не прекратил своего курса лекций в Сорбонне; в этой научно-педагогической работе продолжала находить свое жизненное воплощение французская половина его души; но русская половина отныне целиком отдается активной политике.

И. А. Рубанович всегда отклонял как предложения поставить свою кандидатуру в члены палаты депутатов в одном из избирательных округов Франции, так и проекты сменить профессуру в Сорбонне на кафедру в одном из русских университетов (когда в эпоху Временного Правительства к тому представлялась практическая возможность). Он хотел крепко держаться и дальше за свое русско-французское двуединство, лишь четко разграничивая сферы применения обоих его элементов. Однако, вне этого двуединства в нем оставался неисчерпанный «третий элемент» его духовного существа: неразрывная эмоциональная связь с его самосознанием, как еврея, — и притом еврея, не желающего подавлять в себе своего еврейства. Рубанович всегда в этом вопросе занимал очень твердую позицию.

«Закон исторического развития наций, — говорил он, — есть закон прогрессирующей интернационализации всей их жизни. Но прошло то время, когда эта интернационализация совершалась — на верхушке общественной пирамиды путем отмирания глубоких национальных корней. Такое отмирание создавало лишь поверхностный, оранжерейный «космополитизм».

Здоровая сердцевина нации живет не оскудением своего национального культурного инвентаря, но органическим его преображением, и самые границы того, что считается «национальностью», расширяются. В России едва ли не первым робким шагом прогресса в этой области было т. н. «славянофильство»: в нем русское растворялось в общеславянском, и общественность утверждала себя лицом к лицу с государственностью. На Западе процесс этот подвинулся еще далее. Можно сказать, что уже теперь на Западе наряду с патриотизмом немецким, английским, французским народился обще-европейский патриотизм, обще-европейское самосознание. Мне не раз приходилось встречаться с людьми этого типа, — рассказывал мне Рубанович.

Их всё еще держит в плену национализм, только он становится расширенным, соборным национализмом. Это всё же — шаг вперед; только надо, чтобы он не заслонял собою дальнейшего пути. Надо помнить: как в «общерусском» тонут всевозможные локальные, «земляческие» партиотизмы, так и над всеми нынешними «соборными национализмами» в грядущем возвысится всеобъединяющий патриотизм вселенский».

«Здесь я готов бы был даже согласиться с Жоресом, — прибавил Рубанович, тайной слабостью которого была всегда известная доля недоверия к великому французскому трибуну, — что только первые шаги в сторону национального начала отчуждают, уводят от человечества, но дальнейшие полнее к нему возвращают». И прибавлял: «В этом нет ничего нового для нас, учеников Лаврова, так хорошо понявшего закон жизни новейшего общества — закон непрерывной социализации и интернационализации этой жизни».

Выдвинутый нами на пост представителя партии в Интернационале, Рубанович прежде всего сделал нам доклад о тех трудностях, которые ожидает он встретить на своем пути.

Как известно, создание социал-демократической партии было провозглашено в Минске весною 1898 г.: об образовании партии с.-р. мы объявили почти четырьмя годами позднее, в январе 1902 года. Полномочия на представительство с.-д. в Социалистическом Интернационале, полученные Г. В. Плехановым, были признаны без задержек.

Дело с нами было сложнее: когда мы постучались в дверь Интернационала, Россия в нем была уже представлена не только Плехановым, но и еще его соперником «рабочедельцем» Б. Кричевским, вынесенным на гребне волны нового прилива с.-д. элементов, получивших кличку «экономистов». Это уже само по себе затрудняло наше положение: согласятся ли поставить для русских третий стул? Не найдут ли этого как бы «премией за раскол»? Но к этому времени фонды более умеренного «рабочедельчества» успели упасть, а фонды «революционной социал-демократии», представленной Плехановым, сильно подняться.

И так как личные взаимоотношения между Плехановым и Кричевским достигли необычайной остроты, то Рубанович предложил попытаться достичь на этой почве некоторого предварительного сговора с Плехановым. «Не поймите меня превратно, — писал он из Парижа мне в Женеву (к сожалению, могу передать содержание письма лишь по памяти, своими словами), — тут не может быть и речи о каком-то маневре, вроде союза с Плехановым против Кричевского.

Я только учитываю одно благоприятное обстоятельство, не зависящее ни от нашей воли, ни от нашего вмешательства. Перспектива того, что место, ныне занятое Кричевским, может оказаться за мною, Плеханова нисколько не беспокоит. Кричевский рядом с ним в бюро Интернационала — это подвергает сомнению монопольное право Плеханова быть рупором русской социал-демократии. Рубанович же в бюро Интернационала — это лишь согласие Интернационала не прерывать организационной связи с тем русским социализмом до-марксистского периода, который так блестяще дебютировал в народовольчестве и который ныне возрождается в эсеровстве. Надо ковать железо, пока оно горячо, и поймать Плеханова на его нынешнем, сравнительно терпимом к нам отношении».

Посоветовавшись кое с кем из ближайших друзей, я ему ответил, что все мы с ним согласны. В России тяга к улучшению наших взаимоотношений с с.-д. тоже очень заметна: при нашем горячем одобрении кое-где, особенно в Саратове и на Урале, уже возникают даже «объединенные группы с.-д. и с.-р.» — и, почем знать, быть может, им удастся стать пока еще недостающим связующим звеном для создания в дальнейшем объединенной социалистической партии в России. «Если так, — снова писал нам Рубанович, — я жду от вас, что моя попытка личного сближения с Плехановым найдет поддержку во всём тоне нашей прессы, в удвоенной тактичности с нашей стороны даже при трактовке «наших разногласий».

Считаю долгом своим тут же сознаться, что надежды Рубановича на мир с Плехановым и с. — д-ами не оправдались. Если он и не ошибся и Плеханов, может быть, был к нам тогда настроен мягко, товарищам своим этой мягкости он не захотел или не сумел передать. Так или иначе, но как раз накануне первого же международного конгресса, созванного после создания объединенной Партии Социалистов-Революционеров — то был знаменитый Амстердамский конгресс в 1904 г. — с.-д. партия объявила нам самую настоящую войну.