Петр Игнатов - Записки партизана Страница 64

Стал Мельников незаметно руками шевелить. Чувствует — ремень ослаб.

Потихоньку освободил правую руку. Но виду пока не показывал, что рука у него свободна.

Тут, на его счастье, какой-то зверек в кустах пискнул. Мельников обернулся и видит: провожатый остановился и на куст уставился. Мельников размахнулся и ударил его по уху.

Немец без звука грохнулся наземь. Его же ножом Мельников его и прикончил, поднял свой автомат, отряхнул его от грязи, снял с убитого карабин, сбросил тело в ближайшую яму, накидал сверху валежник и отправился дальше.

Обратно шел по-умному: к большаку не вылезал и выбирал самые глухие тропинки…

Через несколько дней после того, как это рассказал мне Мельников, ко мне явились двое других связных — Петров и Прыгунов (я посылал их с планом наших операций в штаб куста). Они доложили мне, что приказание выполнено, и попросили разрешения уйти.

Я решил их спровоцировать:

— Садитесь, друзья, и расскажите, что с вами в дороге стряслось.

Они удивленно переглянулись.

— Ничего особо примечательного, Батя.

— А все-таки?

— Вам, Батя, Кузнецов, что ли, о лошади рассказал?

— Кто бы ни рассказал, а докладывайте…

— Дело было так, Батя, — начал Прыгунов. — Едем мы верхами с Алексеем Михайловичем, выбираем тропки поглуше, переправляемся через речки, переваливаем через горки и добираемся, наконец, до последнего перевала. Тропка крутая, извилистая. Едем медленно: впереди Петров, за ним я. Вдруг взрыв. Вижу — Алексея Михайловича из седла вышибло и он отлетел в сторону, а лошадь его на тропинку упала.

Подбежал я к Петрову, вижу — жив. Отделался только испугом и синяком под глазом — видите? А лошадь убита на месте. Оказалось, нарвались мы на немецкую мину. Знаем, что это со всяким может быть, а все-таки обидно потерять коня…

Взгромоздились оба на мою лошадь и медленно поехали дальше.

Два часа ехали благополучно. И вдруг из кустов грозный оклик: «Хальт! Рус, сдавайсь!»

Надо вам сказать, Батя, что ехать вдвоем на одной лошади очень неудобно: прежде всего не удерешь, а потом и стрелять несподручно — друг другу мешаешь. Но все-таки Алексей Михайлович изловчился и первым же выстрелом снял крикуна.

Немецкая засада в кустах засуетилась, открыла было стрельбу, но мы уже спешились и бросили в кусты две гранаты. А тех фашистов, которые уцелели от взрыва, добили из карабинов.

Само собой разумеется, собрали оружие, спрятали его подальше в глушняк, сели снова на моего конька и поехали.

Едем и переговариваемся: два происшествия было — третьего не миновать.

Лошадь моя устала, да и подъем стал очень крут. Мы спешились: Петров пошел вперед, а я чуть поодаль веду под уздцы лошадь.

Вдруг вижу — замер Алексей Михайлович, как лягаш на стойке. Даже правую ногу поднял и не опускает.

Я, конечно, тоже замер.

Оказывается, Петров увидал в кустах двух лошадей. Тихонько отполз в сторону и обнаружил двух немцев: один лежал под деревом, а другой сидел на суку и смотрел в бинокль.

Алексей Михайлович примостился поудобнее и двумя выстрелами уложил обоих немцев.

Вот, собственно говоря, и все. Дальше шло без происшествий: добрались до штаба куста, выполнили ваше приказание и благополучно вернулись обратно. Третью лошадь отдали Кузнецову.

Только когда же Леонид Антонович успел рассказать вам о лошади?..

Я уже не говорю о точности, с какою выполняли наши связные любое поручение. В описанном эпизоде с Петровым и Прыгуновым для обоих самым главным было выполнить поручение: доставить в штаб куста мое письмо и передать мне ответ товарища Поздняка, командовавшего к тому времени партизанскими соединениями.

Тремя минными диверсиями, о которых я рассказал, отнюдь не исчерпывалась деятельность нашего отряда в памятный мне октябрь сорок второго года. Не было партизана, который не мечтал бы лично отомстить врагу за гибель Евгения и Гени. Больше того, шли мстить за них и товарищи из соседних партизанских отрядов.

Вскоре после гибели моих сыновей ко мне на хутор Красный заявилось четверо ребят. Пришли, стали требовать у Сафронова, чтобы к ним вызвали командира отряда. Зачем — не говорят. Ребята утверждали, что они — партизаны из соседнего отряда северчан.

Я вышел к ним. Они вытянулись передо мною по-военному, один отчеканил три шага, приложил руку к рваному картузишке:

— Разрешите обратиться, товарищ командир отряда!

— Обращайтесь, — усмехнулся я.

Паренек для бодрости оглянулся на товарищей и строго произнес:

— Мы все — товарищи вашего сына Гени. Мы ходили с ним в разведку, и он многому научил нас. Мы пришли сюда, чтобы выразить вам наше большое сочувствие.

— Спасибо, товарищи! — сказал я, стараясь скрыть нахлынувшую боль.

— Это не все, товарищ командир отряда, — строго проговорил паренек, — вы меня перебили. И я еще должен произнести клятву… Мы клянемся памятью Гени, что отомстим за него, за Евгения Петровича и за нашего Конотопченко.

Они ушли, и вскоре за всеми своими делами я перестал и вспоминать о них. Но вот недели через две до меня дошли слухи, что ребята выполнили свою клятву. Расскажу об их делах так, как услышал о них сам…

Перед полотном железной дороги, чуть ближе к горам, среди фруктовых садов стояла их родная станица Северская.

Из своего отряда комсомольцы направились в Северскую, чтобы взорвать поезд, как взорвали братья Игнатовы.

Ребята шли налегке: в карманах у них были только гранаты да у пояса под одеждою револьверы. Но они не сомневались в том, что взорвут поезд: у немцев много тола, а у ребят в станице остались друзья. Значит, будет тол, будут мины. К тому же у одного из ребят, у сероглазого вихрастого Андрейки, в станице жил отец — не ушел в партизаны.

Андрей крепко надеялся на отцовскую помощь. Правда, они не были друзьями, но суровость и холодная замкнутость отца всегда казались Андрею проявлением большой мужской силы, собранности, воли. Это импонировало Андрею, болезненному, слабому мальчугану. Идя из отряда в станицу, он мечтал о том, как рука об руку со смелым и сильным отцом они выйдут на полотно, взорвут поезд и вместе уйдут в горы…

Любил Андрей и мать. Но на ее помощь не рассчитывал: она была забитая, молчаливая. С морщинками вокруг потускневших раньше времени глаз, она казалась такой безответной, беспомощной, слабой…

В глухую темень ребята пробрались в станицу.

Андрей задами подошел к родной хате. Как давно он не был дома… Немцы захватили Северскую неожиданно. В тот страшный день Андрей не видел отца и не сумел сказать ему, что уходит в горы. Только мать знала об этом.