Арсений Замостьянов - Гений войны Суворов. «Наука побеждать» Страница 64

К 1794 г. в ослабленной, зависимой от Петербурга Польше начались брожения. Польские патриоты не могли примириться с униженным положением отечества — а тут ещё и якобинский хмель ударил в головы. Революция вызревала в тайне, а наружу прорвалась, когда русский генерал Игельстрём, командовавший войсками империи, пребывавшими в Польше, начал роспуск польских войск. Игельстрёму не хватало дипломатических дарований, но польское свободолюбие и без внешних раздражителей рвалось из теснин государственного кризиса. Генерал Антоний Мадалинский не подчинился, выступил из Пултуска со своими кавалеристами. К нему присоединялись другие отряды. Мятежный корпус напал на русский полк, затем — на прусский эскадрон, разбил их и с триумфом отошёл к Кракову. Тут же в Польшу, в Краков явился Тадеуш Костюшко, признанный вождь революции. На рыночной площади Кракова он произнёс свою клятву и был избран главным начальником восстания: это событие навсегда останется культовым в истории Польши. Военный инженер по образованию и революционер по призванию, он уже воевал против русских в рядах Барских конфедератов, после чего сражался за океаном, в армии Джорджа Вашингтона, от которого получил генеральское звание. В 1794-м, на волне революции, он примет звание генералиссимуса — за пять лет до Суворова!

Чтобы разобраться в природе тогдашнего русского отношения к Костюшко, достаточно процитировать екатерининский рескрипт Суворову от 24 апреля: «Граф Александр Васильевич! Известный вам, конечно, бунтовщик Костюшко, взбунтовавший Польшу, в отношениях своих ко извергам Франциею управляющим и к нам из верных рук доставленных, являет злейшее намерение повсюду разсевать бунт во зло России». Не в первый раз назревала слаженная международная кампания против России: кроме Польши удар могли нанести турки и шведы. Очередная война с турками месяц за месяцем назревала. Надо думать, решительность Костюшко укреплялась этими обстоятельствами (как и золотом «Парижской конвенции»).

Костюшко стремился привлечь к восстанию широкие слои крестьянства, превратить революцию из офицерской в народную. Манифесты — универсалы Костюшко пугали шляхту, были, может быть, слишком радикальны. Участники восстания освобождались от панщины, получали личную свободу. Польша — не Франция, и решающим в событиях 94-го был всё-таки националистический, а не социальный фактор. Офицеры были готовы вести свои отряды за свободу от русских и немцев, а не за конституционные права, не за республику. Король Станислав-Август в этой ситуации занял двусмысленную позицию. Он был многим обязан Екатерине, всем была известна его пророссийская позиция, но в роковые дни король не мог занять откровенно антипатриотическую позицию. Да-да, это был всё тот же Станислав Понятовский, блестящий любовник молодой Екатерины. Тот Понятовский, которого только русское оружие (и лично Суворов!) защитило от Барской конфедерации.

Восставшие не могли забыть, как безропотно король следовал высокомерным предписаниям Репнина, как превращался в марионетку. Теперь Станислав-Август пытался сотрудничать с Костюшко, не искал контрреволюционных тайных связей с русскими и пруссаками. Тем временем в Варшаве говорили о традициях французской революции, действовали якобинские клубы, с кафедр возносилась хвала Робеспьеру. Король в такой ситуации не мог чувствовать себя комфортно. Но Костюшко не стал разжигать антимонархический костёр; борясь с иноземцами, он искал компромисса в отношениях с королём-поляком. Революционный Верховный совет, переборов презрение, оказывал Станиславу-Августу знаки почёта. В то же время Костюшко заключил короля в своеобразную блокаду, контролируя его переписку и передвижения. Когда Станислав-Август посетил строительство пражских укреплений на подступах к Варшаве, горожане оказали ему весьма холодный приём. Кто-то даже бросил дерзкую фразу: «Лучше уйдите отсюда, ваше величество, всё, за что вы берётесь, заканчивается неудачей». Борясь против польской армии, против инсургентов, русские генералы, а в первую голову — Суворов, к королю относились с подчёркнутым почтением. Традиция и реальность в этой истории существовали как будто в параллельных реальностях. Уничтожая польскую государственность, русские монархисты, ненавидевшие революцию и республику, склоняли голову перед Станиславом-Августом, не припоминая ему заигрывания с генералиссимусом Костюшко…

Игельстрём пребывал в Варшаве с восьмитысячным корпусом, тем временем Костюшко успешно сражался с русскими армиями Тормасова и Денисова под Рославицами. Бурлила и Варшава. Инсургенты решили атаковать русских воинов в Страстную субботу. Для Игельстрёма такой поворот стал неожиданностью. Это был трагический день для русской армии, величайшее потрясение екатерининской России. Четыре тысячи солдат и офицеров было убито, остальные с потерями отступили из Варшавы к Ловичу. Прискорбные подробности того дня возмутили русское общество: говорили, что один из батальонов Киевского пехотного полка перерезали в православном храме, во время службы. Король (напомню, всем обязанный Екатерине и России!) попытался сгладить ситуацию, предлагал выпустить русских из города, но в тот день его не слушала даже собственная гвардия. 6 апреля 1794 г. осталось в истории как варшавская Варфоломеевская ночь.

Побоище русского гарнизона случилось и в Вильне. Гарнизон генерала Исленьева был перебит и пленён: многих поляки застали врасплох во сне. Части гарнизона удалось выбраться из города: эти войска добрались до Гродно, на соединение с отрядом генерала Цицианова. Этому неунывающему, решительному и изобретательному воину удалось предотвратить аналогичный погром в Гродно: Цицианов пригрозил при первой попытке восстания ударить по городу артиллерией. Угроза возымела действие. Не случайно Суворов порой ставил в пример офицерам храбрость Цицианова. Но гродненский эпизод был редким успехом русских в первые месяцы восстания…

Петербург принимал меры. После второго раздела Польши (1793) на присоединённых территориях был образован пятнадцатитысячный корпус бывших польских войск, принятых на русскую службу. Под влиянием событий в Варшаве в этих войсках разгорелось восстание. И императрица, разумеется, издала указ о расформировании бывших польских войск: «Худая их верность сказалася уже побегом многих из них и явными признаками колеблемости».

И.П. Салтыков настойчиво просит Суворова помочь ему войсками в борьбе с польским восстанием: просит сначала перевести в Польшу казачьи полки, а затем и более серьёзного подкрепления. Суворов из Очакова отвечает Салтыкову вежливыми отказами: не имея высочайшего повеления, Суворов отказывается двинуть полки в присоединённые губернии — Брацлавскую и Изяславскую. Рескрипт Екатерины пока что лишь ожидался, а Суворов беспокоился, что после экспедиции в Польшу «некомплект весьма обессилит границы здешних пределов», а от Турции в 94-м снова ожидали агрессии. Наконец, 8 мая, получив императорский указ, Суворов включился в разгорающуюся польскую кампанию, принялся разоружать польские части в Бранцлавской губернии. Но основные силы Суворова всё ещё были обращены на турецкую границу.