Томаш Ржезач - Спираль измены Солженицына Страница 65

В то время, когда Наталия Светлова носила под сердцем первого ребенка, Александр Исаевич, не пожелав с этим мириться, нашел уже себе новую возлюбленную. Ее звали Елизавета Ш. Она дочь священника, отца Виктора. Солженицын с ней познакомился, когда ходил к ним в дом и в церковь. И как это ни странно, ее брат Алексей был первым человеком, которому Л. Самутин сказал, что сотрудники КГБ конфисковали у него рукопись книги Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». Вот какая взаимосвязь событий!

А Солженицын, прикидываясь набожным и честным, обиженным и несчастным, продолжает провозглашать высокопарные девизы и стремится ввести в заблуждение общественное мнение.

«Одно слово правды перетянет весь мир».

«На таком же вроде бы фантастическом нарушении закона сохранения вещества и энергии покоятся и моя собственная деятельность, и мой призыв к писателям всего мира», — заявил Александр Исаевич Солженицын в выступлении в связи с присуждением ему Нобелевской премии.

Однако нет смысла уличать его новыми свидетельствами. Он сам это делает превосходно:

«Наисвятейший Владыко! В рождественскую ночь я услышал Ваше послание. Защемило то место, где Вы сказали, наконец, о детях… чтобы наряду с любовью к Отчизне родители прививали бы своим детям любовь к Церкви. Мы обкрадываем наших детей, лишаем их неповторимого, чисто ангельского восприятия богослужения, которого в зрелом возрасте уже не наверстать, и даже не узнать, что потеряно…

Я услышал это — и мне явилось мое раннее детство, которое я провел на многочисленных богослужениях, и необычайно свежие и чистые первопечальные впечатления, которые потом не смогли стереть никакие жернова и никакие умственные теории»[123].

А комсомольские стенгазеты?

А Сталинская стипендия?

Желание получить Ленинскую премию?

«Каждый, кто провозгласил насилие своим методом, с необходимостью должен возвести в свой принцип ложь», — написал А. И. Солженицын в своем выступлении по поводу получения Нобелевской премии. А попытка самоубийства Наталии Алексеевны Решетовской?

На эти вопросы Александр Исаевич Солженицын ответил своей жизнью.

Религия, православная вера — это только конъюнктурная ложь, от которой обе стороны получают выгоду: Солженицын — мировую популярность и деньги; идеологическая диверсия — политический капитал.

Модель «Пророк» распалась. Но остались факты, которые нельзя отрицать: мировая известность Александра Солженицына и его изгнание из СССР. Сказать кому-нибудь: «Оставь свою родину, тебе нечего здесь делать», — действительно серьезное вмешательство властей в жизнь индивидуума.

Изгнание

Чтобы понять все, остановимся на некоторых психологических аспектах немаловажных вопросов. Они существенно дополняют «творческие» поиски Солженицына.

Следует помнить: все, что Солженицын сделал или сделает, определяется двумя факторами — самолюбием и страхом. С этой точки зрения понятны его маски «героя» и «пророка». Что он сделал? Он написал письма в ЦК КПСС, в Верховный Суд СССР и министру внутренних дел, патриарху Пимену, а также Съезду советских писателей. То есть официальным лицам и учреждениям. Но несмотря на резкость многих его выпадов, можно ли было его осудить? Нет. Потому что они не содержали ничего противозаконного. А что, разве не ложатся на письменные столы государственных и политических деятелей во всех странах мира многочисленные послания от маньяков всех мастей?

Одного этого для популярности было бы маловато. Поэтому Солженицын постарался войти в контакт с теми западными журналистами, о которых знал, что им пригодится все, даже глупость, лишь бы она была антисоветской.

Рисковал ли он?

Очень мало. Прямых доказательств его противоправной деятельности не имелось, да и не могло быть. Солженицын всегда мог заявить, что его слова были неправильно поняты или искажены. Однако кое-чего он все-таки не избежал: Рязанское отделение Союза советских писателей не могло не обратить внимания на то обстоятельство, что член Союза А. Солженицын, чьи «сочинения» оказались невысокого качества в художественном отношении, больше шумит, нежели занимается литературной работой, и исключило его из своих рядов.

Так как не в его характере было дорожить членством в творческой организации советских писателей, он нисколько этим не был опечален. Более того, он чувствовал себя преотлично. В одном из выступлений после присуждения Нобелевской премии Солженицын заявил:

«В те опасные для меня годы, когда моя свобода чуть было не рухнула и, вопреки всем законам тяготения, висела в воздухе, как будто НИ НА ЧЕМ (прописной шрифт А. Солженицына. — Т. Р.), на невидимом и немом натяжении сочувствующей общественной нити, я узнал цену помощи мирового братства писателей… В опасные недели после исключения из Союза писателей вокруг меня возникла СТЕНА ЗАЩИТЫ, которую вокруг меня воздвигли знаменитые писатели, защитившая меня от худшего преследования, а норвежские писатели и деятели искусств на случай моего изгнания приготовили мне кров».

Солженицын добился того, о чем мечтал еще в годы жизни в Ростове: мир о нем заговорил. Он знал, что судебное преследование ему не грозит. Если бы он написал что-нибудь путное, в Советском Союзе это наверняка опубликовали бы, как публикуют книги и других авторов, исключенных из Союза писателей. Это все хорошо было известно и Солженицыну, и его друзьям на Западе, которые, однако, всячески старались не допустить, чтобы об этом стало известно их читателям.

Солженицын должен был оставаться «пророком» и «героем», человеком сопротивляющимся и находящимся в опасности.

И он, утратив чувство меры, продолжал:

«На моей родине, увы, не печатаемые книги, несмотря на торопливые и зачастую глупые переводы, быстро нашли отклик у мирового читателя. Критическим анализом их занимались такие выдающиеся писатели, как Генрих Бёлль».

Так может говорить о своей продукции какой-нибудь фабрикант стиральных порошков, а не писатель.

Разве, например, Томас Манн когда-нибудь рекомендовал свои книги, ссылаясь на то, что их читали такие выдающиеся художники, как Франц Верфель?

Только комплексом неполноценности и сознанием литературного краха можно объяснить несусветность саморекламы Солженицына.

Однако высказывания Солженицына довольно любопытны. Так, например, он говорит о «зачастую глупых переводах» своих книг. Но ведь Солженицын не владеет ни одним иностранным языком.

Судьба не наделила его способностями к иностранным языкам, но в знании немецкого он пытается соперничать с Лидией Ежерец, для которой этот язык является вторым родным. Вспоминается такой казус: когда «изгнанник» Солженицын прилетел в Федеративную Республику Германии, он сказал телерепортерам только два слова: «Гутен абенд». Но произнес он их с таким акцентом, что даже неделю спустя это служило развлечением для завсегдатаев мюнхенских пивных. Так как же он может судить о качестве перевода его творений?