Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста. Страница 65

Шел 1984 год. Бильярдная у меня еще не была построена, но дом был почти готов. Мы с Тиграном каждый день гуляли в лесу и обсуждали мои дела в деталях. Тигран поддерживал меня и напутствовал перед каждым походом к начальству: «Не медли, но и не торопись, самое главное – это правильный порядок ходов». Это было его любимое выражение.

Я и представить себе не мог, что спокойный, уравновешенный, гармоничный, следящий за своим здоровьем, наслаждающийся жизнью Тигран, стоял на самом деле на краю могилы…

На Тиграна как будто лавина упала. Вначале – боли в животе, потом рвота, госпитализация, анализы, диагноз. Рак поджелудочной железы. Его смотрели лучшие врачи… Надежды не было. Бедному Тиграну ничего не сказали, он бы тут же умер от страха… Тигран поверил в «легкое отравление», говорил: «И цего я такого скусал, надо быть осторознее».

После того, как в ноябре 1983 года умер наш любимец Арно Бабаджанян, Тигран сказал: «Снаряды рвутся все ближе». Это было в моем саду в Одинцово, Тигран проговорил это, не снимая рук с живота…

Все, кроме самого Петросяна, знали, что он умирает. Все лгали ему в лицо, а он ничего не подозревал.

В июне 1984 года, за два месяца до смерти, в его доме собрались многие знаменитости Москвы – врачи, ученые, шахматисты, музыканты. Отмечали 55-летие Петросяна. Были там и мы с Наташей. Все знали, что дни Тиграна сочтены, но произносили тосты за крепкое здоровье, желали долгих лет… Стол ломился от яств. Тигран сидел бледный, худой и печальный…

Тигран не дожил до окончания постройки бильярдной, но дожил до моей первой поездки в Англию, которую ждал с нетерпением.

Незадолго до смерти, в больнице, умирающий Тигран спросил жену: «Как у Андрюши все прошло в Лондоне?»

Рона ответила: «Потрясающе!»

Тигран вздохнул, положил голову на руки Роне и заплакал. Его похоронили на армянском кладбище в Москве.

Только с тобой

Довольно долгое время после победы на конкурсе Чайковского и триумфа в Зальцбурге я был только исполнителем, эксплуатирующим технические навыки хорошей школы…

Пять или шесть лет я занимал нишу «русского чуда»… В конце концов, это мне надоело. Помню, как руководство EMI пыталось ограничивать мой репертуар. Пришли ко мне солидные господа и заявили: «Вы будете играть Рахманинова, Чайковского, Прокофьева и немножко Стравинского». Я поставил условие – я выполняю их заказ, а потом записываю то, что сам хочу. Начал готовить Баха, Моцарта, Шуберта, Шумана. Они приняли это в штыки. Почему? Потому что Шуберта и Шопена играл Циммерман. Шуберта, позднего Бетховена, а также Брамса исполнял Брендель. Все было поделено, как улицы Нью-Йорка у мафии. Пришел ко мне директор отдела маркетинга и говорит: «Люди в растерянности, они не знают, какого композитора покупать в твоем исполнении!»

На что я ответил: «Пусть покупают меня, черт побери!»

Год 1984 начался волшебно. Прилетели англичане из EMI и отправились прямиком ко мне в Одинцово, в русских валенках и варежках, по глубокому снегу. Записывали мы Рахманинова по ночам в Большом Зале консерватории. Романтично! За четыре ночи записали все. К сожалению, англичане не были хорошо знакомы со специфической акустикой этого зала. Качество звука в этой записи не было оптимальным. Тем не менее, диск оставлял приятное впечатление. Спонтанное, живое музицирование…

В конце февраля я отправился в ГДР, второй раз в жизни, в сольное турне с огромной программой. После успеха наших совместных генделевских концертов Рихтер увлекся идеей сделать схожий тур со всеми шестью французскими сюитами Баха. Слава хотел поделить этот цикл со мной и вместе его исполнить. Однако, после моей музыкальной «победы» над ним в Архангельском Рихтер эту идею оставил. А я выучил все шесть французских сюит и включил их в мою программу наряду с Рахманиновым и Скрябиным. Сыграть все это я должен был в том числе и там, где хотел играть французские сюиты Рихтер – в Золотом зале дворца Сан Суси в Потсдаме.

В Берлине меня встретила маленькая черноволосая женщина по имени Лилиан. Моя переводчица и сопровождающая со стороны ГДР. Первый концерт моего тура состоялся в восточном Берлине, в зале Комической Оперы. Концерт имел большой успех. В газетах ГДР появились статьи с заголовками, не характерными для социалистической прессы.

– Вчера состоялся концерт пианиста с явными признаками гениальности.

Моя переводчица покраснела и сказала мне: «А Вы совсем не такой, каким Вас расписывали тут ваши земляки – Рихтер и Дорлиак».

– А что же они обо мне говорили, если не секрет?

– Нина Львовна говорила, что Вы злобный, никчемный и опасный человек, а Святослав Теофилович ей вторил, называл Вас ядовитым болтуном, говорил, что с Вами лучше не иметь никаких дел! Я не понимаю, какое право они имели так говорить!

Услышав это, я даже не разозлился. Зачем злиться на прошедшее время?

Объехали мы с Лилиан тогда всю ГДР и закончили турне баховскими сюитами в Золотом зале. Все концерты имели громкий успех, публика вставала, требовала и получала бисы. После окончания баховского вечера в Сан Суси Лилиан поцеловала меня с гордостью и назвала «триумфатором».

В этот момент следовало бы радоваться и почивать на лаврах, а я с ужасом ощутил всем телом (прямо как князь Мышкин) зловещее предчувствие припадка. Из живота к горлу подкатился спазм. Дыхание прекратилось. Дышать не мог, а сознание ясное. Страшное мучение. Затрясся, забился, глаза чуть из глазниц не вылезли. Потом чуть-чуть отпустило, вдохнул воздух судорожно. Чувствую, держит меня кто-то, как ребенка, на руках. Какой-то небольшого роста, но очень сильный, крепкий человек. Говорит мне ласково: «Не бойся, сынок, сейчас скорая подъедет. Я как чувствовал неладное, очень ты бледный на сцене стоял. Полковник Соколов я, командир местной военной части».

Так добрый полковник Соколов меня на руках и продержал, пока я не задышал.

На следующий день я улетел на родину, где с упоением занялся отстройкой нашего загородного дома. Планировать и воплощать – всегда доставляло мне громадное удовольствие. Нанятая мной бригада работала дружно. Иногда они просили меня: «Владимирыч, сыграй «Элегию»!» Я играл, они плакали.

В то же время я подготавливал Наташу к мысли о побеге. Сначала она наотрез отказывалась об этом говорить. Потом поняла, что у меня нет другого пути. Рыдала, ломала руки.

– Что будет с отцом?

Деловой Алхимов планировал мою жизнь так: сначала заслуженный, потом народный, затем гертруд, продолжатель дела Рихтера, в прекрасном далеке – первый пианист СССР. Богатство, привилегии, награды.