Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба Страница 65

Эти молодые люди пока еще спрашивали его совета, но одновременно они пугали его… И его дети… Они выросли слишком быстро, он не успел этого заметить, и вот теперь он уже не понимал их. Они жили своей собственной жизнью. Ирина и Лидия влюблялись, страдали… Вскоре им предстояло выйти замуж[22]. А впереди вырисовывалось что-то непонятное, непостижимое, смутное…

Все больше Шаляпина раздражали бытовые неурядицы жалкого советского существования. То, что он, певец с мировым именем, вынужден был петь по два концерта в день за мешок картошки или вязанку дров, унижало и угнетало его. Да и то, что творилось вокруг, не могло не оказывать на него своего разрушительного воздействия.

«На самом деле, какая глупость не иметь ботинок или брюк? и все это после тридцати лет работы! но!.. что делать! Терпение!» — возмущенно писал он Иоле Игнатьевне в 1920 году. Терпение — теперь им оставалась только эта христианская добродетель. Но количество восклицательных знаков, поставленных в письме Шаляпиным, свидетельствовало о том, что его терпению приходил конец.

Вероятно, еще в 1919 году Иола Игнатьевна наконец нашла в себе силы рассказать детям о второй семье отца. Скорее всего, ни для кого это уже не было тайной — нельзя было не замечать очевидного! — но теперь это обстоятельство резко меняло их жизнь. Вторая семья Шаляпина была признана, стала совершившимся фактом. Отныне это была неизбежная реальность, с которой им предстояло мириться, а не какая-то темная сторона жизни их отца, которую можно было не замечать и обходить молчанием.

К несчастью, именно с этого времени начинается постепенное отдаление Шаляпина от семьи. В 1920–21 годах он уже постоянно находился в раздраженном состоянии. Он устал от всего происходящего, жизнь в Советской России убивала его. Его раздражало, что Иола Игнатьевна отказывалась покидать Россию, тогда как в данный момент он ничем здесь ей помочь не мог. Теперь дома случались ссоры. Шаляпин уже не сдерживался при детях, и они видели, что он мог быть и таким.

«Дома атмосфера тяжелая, — записывает в дневнике Ирина. — Папа с мамой в ссоре. Папа сильно изменился. Временами мне кажется, что он совсем нас не любит. Страдаю безумно. Люблю его безумно. Не могу, однако, объяснить себе некоторые его поступки. Ненавижу М. В. Виновата, конечно, она, он весь под ее влиянием. Маму глубоко жаль…»

Так в жизнь их семьи вошла эта черная женщина Мария Валентиновна.

В августе 1921 года, когда гражданская война в России уже закончилась победой большевиков, Шаляпин получил долгожданную возможность выехать за границу «на предмет обследования подготовки практического разрешения вопроса о вывозе русского искусства за границу», как говорилось в его командировочном удостоверении. Это была страшноватая лексика того нового государства, гражданами которого они стали, независимо от их желаний. Шаляпину предстояло дать концерты в Латвии, Финляндии, Англии и Америке, часть сбора от которых он должен был передать на помощь голодающим. Впервые Шаляпин ехал на гастроли в новом для себя качестве крепостного артиста. В России заложниками оставались обе его семьи. Эта практика, впервые введенная большевиками, предусматривала жесткий контроль над выезжающими за границу гражданами «самой свободной в мире страны», чтобы они не вздумали поддаться сказочным соблазнам буржуазного общества и, не дай Бог, не вернуться домой. Ничего подобного — ни в какие самые мрачные времена царской реакции — Россия до этого не знала.

Правда, в 1921 году с помощью Максима Пешкова, служившего в дипломатической миссии В. В. Воровского (в то время полномочного представителя РСФСР в Италии), удалось устроить отъезд в Германию Лидии с мужем Василием Антиком, которые первыми из всех членов шаляпинской семьи покинули Россию.

Попав за границу, Шаляпин, как ребенок или как арестант, вырвавшийся на волю из своей мрачной камеры, жадно вдыхал воздух свободы, наслаждался приметами нормальной человеческой жизни, радовался белому хлебу или хорошему вину. Теперь казалось почти невероятным, что все это когда-то было в изобилии и в России. Пять лет жизни «под большевиками» заставили его забыть о самых естественных и необходимых человеческих потребностях.

Домой Шаляпин вернулся только в марте 1922 года с твердым желанием вырваться отсюда как можно скорее. Но для того чтобы получить пропуск на выезд со всей семьей, пришлось немного послужить большевикам, «покривить душою», как признавался он потом в книге «Маска и душа», развивая мысль, что его выступления за границей «приносят советской власти пользу и делают ей большую рекламу». Как же было обойтись без этого? Советская власть провоцировала в людях не лучшие качества.

В апреле-мае Шаляпин побывал в Москве — в последний раз! Дал ряд концертов в пользу голодающих, спел Мельника в «Русалке» в Большом театре. На последние его концерты в Большом зале Московской консерватории публики набилось столько, что все едва смогли уместиться в зале. Когда Шаляпин пел, некоторые плакали…[23] Его отъезд за границу на длительный срок оказывался какой-то зияющей раной для всего русского искусства, для любителей музыки в России, художественной интеллигенции обеих столиц.

В конце мая Шаляпин вернулся в Петроград. 29 июня днем он дал концерт для питерских рабочих в Большом зале филармонии. Концерт опять был бесплатным: напоследок советская власть грабила его, не стесняясь… А вечером этого же дня вместе с Марией Валентиновной, ее детьми Эдуардом и Стеллой и своими дочерьми Марфой и недавно родившейся Дасией (Марина в это время лечилась от туберкулеза в Финляндии) Шаляпин сел на германский пассажирский пароход «Обер-бюргермейстер Гакен» и отплыл за границу. «На лечение и продолжительные гастроли», как сообщалось в газетах. Но сам-то Шаляпин знал, что покидает Россию надолго…

Шаляпин выезжал вполне легально — как народный артист молодой советской республики — пропагандировать и прославлять за границей русское искусство. Из своих заработков он обещался отчислять определенную сумму в Советскую Россию, и это, вероятно, явилось тем решающим обстоятельством, которое позволило большевикам благосклонно отнестись к его отъезду.

«…Вечером… на набережной лейтенанта Шмидта собираются провожающие, — описывала отъезд Шаляпина газета „Известия“. — Здесь друзья и поклонники Шаляпина, представители театров и делегация Петрогубпрофсовета. Небо заволокли свинцовые тучи, набежавшие с Финского залива. Накрапывает дождь. После первого гудка Федор Иванович появляется в рубке корабля, в светлом костюме, без шляпы. Порывы ветра развевают его волосы. Он вынимает большой платок и машет им в воздухе…»