Андрей Громыко - Памятное. Новые горизонты. Книга 1 Страница 65

– Прошу понять: я пришел не для того, чтобы жаловаться на свое материальное положение. Мне не приходится жаловаться на условия моей работы здесь, в Штатах. Мне дали лабораторию, она находится в Чикаго, и я вполне успешно ею руковожу. Все, что в ней делается под моим руководством, высоко ценится и в научном мире, и в кругах администрации. Мы работаем над получением высокооктанового бензина, который идет на нужды прежде всего военной авиации. Точнее говоря, речь идет о научно-исследовательской деятельности, которая связана с производством этого вида горючего. Но меня не перестают мучить угрызения совести: как же так, я, ученый, из страны, которая дала мне все – образование, ученую степень, положение в науке, я же из Советского Союза, а результаты моего труда присваиваются другой, чужой мне страной, хотя она и является сейчас союзницей СССР в войне.

Он смотрел на меня испытующе, словно проверял, верю ли я в то, о чем он говорит. Помолчал и добавил:

– Прошу разрешить мне вернуться на родину. Думаю, что советские власти меня поймут. И научная общественность тоже.

Я поинтересовался:

– А когда и каким путем вы мыслите себе возвращение в Советский Союз? Ведь идет война. Да и возможно ли подобное возвращение, если учитывать отношение к нему американских властей?

Ипатьев с жаром начал меня убеждать:

– Власти США не могут чинить затруднений моему возвращению на родину. А ехать я могу, когда угодно и как угодно. Лишь бы доехать до родины.

Чувствовалось, он не очень хорошо представляет свое положение и то, как сложно было добираться в то военное время до Советского Союза из США.

Далее он сказал:

– Я хочу, чтобы мне была предоставлена возможность вывезти с собой часть оборудования моей лаборатории. Оно закуплено на мои личные средства. И я уверен, что с американской стороны никто возражать не будет. Кроме того, я прошу разрешить выехать вместе со мной на постоянное жительство в СССР моему помощнику по лаборатории – американскому гражданину, который мне необходим как научный работник. Это – мое единственное условие.

Такая просьба могла насторожить, вызывала сразу ряд вопросов: а что это за человек, согласен ли он с тем, что излагает сейчас Ипатьев от его имени, действительно ли готов уехать в Советский Союз на постоянное жительство? Но ученый говорил спокойно. Создавалось впечатление, будто этот вопрос они оба обговорили во всех деталях и давно его сами для себя решили. А Ипатьев продолжал:

– Я хочу работать на родине и больше не желаю оставаться в США.

Вдруг он заплакал, повторяя все то же самое, не стесняясь своих слез. Стало видно, что он испытывает огромное волнение. Вытирая слезы, он повторил:

– Вы не знаете, что такое быть оторванным от родной земли… от родной земли… Я же ничего перед собой не вижу, кроме тупика… Если бы вы представляли себе, как я раскаиваюсь. в том, что совершил.

Я сказал ему вполне откровенно:

– Говорить о вашем прошлом поступке сейчас, конечно, нет необходимости. Что касается вашей просьбы о возвращении, то ответ на нее может быть дан через некоторое – надеюсь, непродолжительное – время.

Ипатьев поблагодарил, пошел к выходу, остановился у двери и громко сказал:

– Я с большой надеждой буду ожидать этого ответа.

Не скрою, встреча с Ипатьевым произвела на меня впечатление. Смотрел я на него и думал, с какой же легкостью иногда «черт» путает людей. И травмы у них от этого остаются на всю жизнь… Иногда травма оборачивается даже роковым исходом…

В тот же день обращение Ипатьева было доложено в Москву. Вскоре пришел ответ. Суть его состояла в том, что поставленные Ипатьевым условия возвращения неприемлемы. Начинать длительную переписку с Москвой по этому вопросу попросту не представлялось возможным – шла война.

Советский генеральный консул в Нью-Йорке известил Ипатьева о содержании поступившего из Москвы ответа. Реакции на него не последовало. В советских представительствах в США Ипатьев больше не появлялся.

Весьма заметной фигурой в среде русской эмиграции в США был Виктор Александрович Яхонтов. В 1917 году ему было тридцать шесть лет. Тогда, уже в чине генерал-майора, он занимал пост заместителя военного министра Временного правительства. Со служебными поручениями по военной линии Яхонтов до Октябрьской революции выезжал в Англию и Францию, некоторое время был военным атташе в Японии.

Сложной получилась жизнь у этого генерала, который не сразу понял суть революционных перемен в нашей стране. В конце концов он очутился в Соединенных Штатах и там обосновался. Но надо отдать ему должное. Яхонтов никогда не примыкал ни к каким враждебным нашей стране организациям. Он принадлежал к тому крылу русской эмиграции, которое работало на дело нормализации и развития отношений между США и СССР. В годы войны Яхонтов проводил работу в интересах советско-американской дружбы, скорейшего открытия второго фронта, расширения Соединенными Штатами помощи Советскому Союзу.

Большую популярность в США принесли ему многочисленные устные выступления. Яхонтов показал себя как превосходный оратор. На митингах и лекциях он говорил о борьбе советского народа и Красной армии против фашистского нашествия, об огромном значении этой борьбы для судеб всего человечества. Говорил вдохновенно и убежденно.

С Виктором Александровичем я не раз встречался. Происходило это в основном на приемах в советском посольстве. Стройный, всегда подтянутый, он выглядел намного моложе своих лет. Во время войны, как бывший генерал, он внимательно следил за всеми сводками с советско-германского фронта, подбирал разноречивые, иногда взаимно исключавшие друг друга сообщения, внимательно их анализировал и делал свои заключения и выводы. Говорить с ним было приятно. Когда он рассуждал о жизни в Советском Союзе, об обстановке на фронте, сомнений не оставалось: перед вами патриот Родины.

– Мы ценим вашу деятельность и в среде русской эмиграции, и в американском обществе в целом, – говорил я ему.

– Служу Отечеству, – отвечал он.

Вернулся Яхонтов в Советский Союз в 1975 году. В следующем году его наградили в связи с девяностопятилетием орденом Дружбы народов. Скончался он в 1978 году и похоронен на кладбище Александро-Невской лавры в Ленинграде.

Керенский и Сорокин

Во время работы в США, да и потом мне приходилось иногда иметь дело с людьми, которых я назвал бы «политическими мастодонтами». Эти люди – а кое-кто из них даже пытался плавать на волнах большой политики – настолько оторвались от страны, где родились, получили образование и воспитание, что, собственно, уже утратили всякую связь со своим народом.