Эдуард Лимонов - Книга мёртвых Страница 65

Как бы там ни было, ситизэн Кэйн оказался в том же полукоматозном состоянии, что и генерал Романов. Двигать членами и мозгами он не мог. И вокруг него, как полагается вокруг главы Издательской империи, началась борьба за тело. Милые доченьки вырывали его друг у друга, одна умыкнула тело в Австрию, где в пансионате стала учить папу-овоща водить рукою (сама водила его рукою), дабы он мог подписать ей завещание… Так и не научила. В конце концов Юлиан Семёнов, основатель и глава Империи «Совершенно секретно» тихо угас где-то в 1995-м или 1996 годах. Точная дата мне неизвестна. Он был своего рода российский «ситизэн Кэйн» – герой эпохи первоначального накопления. Создатель империи, мощный человек. Как я уже упоминал, одним из бизнес-партнёров Семёнова был «француз», на самом деле польский еврей, французский гражданин – лысый, красногубый неприятный старик по имени Алекс, по фамилии Москович (другая транскрипция – Машкович). Я видел его один раз на единственном банкете «Совершенно секретно», который я посетил в Домжуре на Зубовской. Именно тогда сказал мне Семёнов, радостно: «Мы выебли партнёров». Кому-то из них достались 33 и три десятых процента. Кому, я не стал домогаться. Семёнов радовался, и я порадовался с ним. Москович тогда прибыл в Москву из Парижа. Как и я, нормально жил в Париже. Артём Боровик, по-моему, находился в тот вечер в состоянии глубокого похмелья. Он долго разговаривал со мной и выпил много пива. Потом переместился и долго разговаривал с Московичем. А через четыре месяца в Париже странным образом погиб Плешков. А потом Семёнов «стал заваливаться на… Боровика…»

Мальчики-мажоры, лётчики-пилоты

Абсолютная беда России, на мой взгляд, состоит в том, что из неё сосут кровь семьи, подобные семье Боровиков или Михалковых и прочих вельмож. Свои Михалковы есть и в маленьких городах. Разветвлённые десятки тысяч семей этих образуют грибницу. Они женятся и выходят замуж за себе подобных отпрысков таких же, подобных им семей-династий. Михалковы, к примеру, прекрасно в лице папы «дяди Стёпы» служили советской власти, оба братика прекрасно вписались в демократию, оба, конечно, не гении, но овладели привилегированным мастерством. Папа Михалков в своё время женился на дочери художника Кончаловского, детки, и Михалковы, и Кончаловские, и все исправно вампиризируют Родину. Генрих Боровик, председатель Советского Комитета защиты мира, родил двоих: Артёма и дочку Марину. Дочка вышла замуж за Диму Якушкина, сына КГБэшного генерала. Дима Якушкин, как и подобает сыну КГБэшного генерала, работал журналистом в Париже. К этому ещё следует добавить, что жена Артёма Боровика – Вероника Хильчевская – тоже не безродная девушка. Её отец был представителем СССР в ООН, а первый муж был тоже мальчиком-мажором – сыном политического обозревателя Томаса Колесниченко. Одно из первых интервью со мной в русской печати, в газете «Московские новости», опубликованное чуть ли не в 1988 году, было взято у меня Дмитрием Якушкиным. Позже я потерял его из виду, и выплыл он вновь уже в качестве пресс-секретаря Президента Ельцина. Когда в декабре 1998 года Министерство юстиции отказало в регистрации Национал-большевистской партии, я достал его домашний телефон и позвонил. Что называется, «голод не тетка», или «любовь зла – полюбишь и козла». Подошла дочь Боровика – Марина и довольно мило поговорила со мной. «Я ничего от Димы не хочу, – сказал я, – мне бы совет получить». – «Я сейчас ухожу, еду как раз встречаться с Димой, – сказала жена Якушкина. – Мы едем на банкет. Позвоните в 11.30, мы будем дома, он подойдёт к телефону. Кстати говоря, мы живём рядом с редакцией вашей газеты, часто проходим мимо ваших мальчиков». В 11.30, когда я позвонил, у них был включён автоответчик. Я оставил свой номер телефона. Жду его звонка и по сей день. Хотя он уже не пресс-секретарь Ельцина. Мальчики-мажоры… В 1990-м, в ноябре, после передачи «Камертон» прямо в студии Боровик познакомил меня с телеведущим Любимовым. Вот ещё один мальчик-мажор. Папа – большой советский разведчик. Они такие все крупные, эти ребята, мясистые. Вспоминаю своего босса, наглого Питера Спрэга, оглоблю здоровенную: «Скажите, Питер, – спрашиваю я у него, мы сидим на кухне, – почему американцы такие здоровенные?» – «Бифштекс каждый день в трёх поколениях – вот и весь рецепт, Эдвард, – отвечает он и бросает газету на стол, встаёт. – У вас в России едят мало мяса», – смеясь, покидает кухню. (Старый злой Питер, я скучаю по нему… Хотел бы опять послужить у него батлером, вернуть старые добрые времена.) Но в семьях Боровиков, Михалковых или Любимовых ели каждый день это пресловутое мясо и в более чем трех поколениях! Вот детки и вымахали все такие здоровые и мясистые. На всех мяса в России, правильно, Питер, не хватало, и если кто-то ел его ежедневно, то в прямом смысле вырывал его из других ртов.

Нет, я не испытываю личной неприязни к этим ребятам, я испытываю классовую ненависть. Должен же кто-то однажды высказать и такую, от противного, точку зрения. Я отпрыск бедного, простого рода, мой отец был всего лишь капитаном НКВД, потом МВД. Переводя на стандарты XIX века – что-то вроде выслужившегося из рядовых в офицеры и потому получившего дворянство воронежского простолюдина. Я как-то перечёл «Отцы и дети» Тургенева и подумал, что мой отец соответствует отцу Базарова – штаб-лекарю. То есть я «из малых сих». Всем, что у меня есть, а есть у меня только известность, книги, великолепная партия НБП, которой, я верю, будет принадлежать власть в России, так вот, всем, что у меня есть, – я обязан только себе: своему таланту и усилиям. А их: Боровиков, Михалковых, Якушкиных поставили на рельсы и пихали папы, семьи, фамилия. Ну да бог с ними…

Поселили меня в ноябре 1990 года на улице Герцена (ныне её переименовали в Большую Никитскую) в доме, где тогда ещё помещался журнал «Театр». Им, «холдингу», как сейчас говорят, Империи «Совершенно секретно» сдавал для их гостей квартиру некий предприимчивый обыватель. (В 1992 году я ещё раз жил там, теперь уже сам себя оплачивая. Туда же ко мне приходил в марте 1992 года Жириновский – пить водку и разговаривать. Туда многие приходили, Виктор Алкснис, тогда ещё «чёрный полковник», девки какие-то, израильский журналист Шамир…) На прощание, помню, Боровик устроил для меня ужин в «кооперативном» (или тогда уже говорили «частном»?) ресторане на Лесной улице. Тогда этот ужин не показался мне необычным, но сейчас, когда больше половины его участников мертвы, этот ужин выглядит в ином свете. Мертвенно-бледным кажется он мне, ужином мертвецов. Боровик с женой приехали за мной на машине и привезли в ресторан. Сам зал ресторана находился в полуподвальном помещении, столиков было немного. Было в изобилии мясо и много зелени – свежие помидоры, огурцы, лук, кинза. Боровик объяснил, что это не парижский, конечно, ресторан, но здесь есть свежие овощи, мясо и нет бандитов. Я сказал, что в Париже хожу в рестораны, только если меня приглашают издатели или ещё кто, кому что-то от меня нужно. Я плохо разбирался тогда в персоналиях России, я не знал, кто есть кто и потому не мог оценить тогда, какая там компания собралась. Долго я там не пробыл, у меня был ранний утренний авиарейс в Париж. Помню, что провожать нас вышел длинноволосый, как мне показалось, пегий человек в очках. Он сказал, что клятвенно обещает, что пригласит меня на своё телевизионное шоу. И дал мне визитку, а я, вежливый, продиктовал ему свой телефон там же, у входа в ресторан. В квартире на Герцена я поглядел на визитку. Там значилось: «Листьев Владислав». Позднее, когда он погиб, я пытался осмыслить его смерть и понял, что значения его смерти мне не понять. Я полагаю, он был не оригинальным и не темпераментным тележурналистом. Скажем, Невзоров в своё время был много более интересным тележурналистом. Его репортаж, где он суёт микрофон умирающему от ранения в живот молодому бандиту с калмыцкой физиономией, вызвал, помню, зависть французских коллег. Часть репортажа продемонстрировало французское телевидение, по-моему, канал «Арте» с завистливой ремаркой, что в прекрасной Франции показать такое французу не позволили бы власти, блюдущие нравственность граждан. Невзоров чуть ли не жмет на живот умирающего и спрашивает: «Больно?» А парень вдруг тут же и преставился. Последний хрип, конвульсия. В сравнении с такими репортажами Листьев – мыльный пузырь.