Борис Соколов - Гоголь Страница 65

Находившийся в Риме М. П. Погодин 12 марта н. ст. 1839 г. записал в дневнике: «Познакомился с молодым графом Виельгорским, который занимается… в гроте, по предписанию врачей пользоваться как можно более свежим воздухом. Рад был удостовериться, что он искренно любит русскую историю и обещает полезного делателя. Его простота, естественность меня поразили. Не встречал я человека, до такой степени безыскусственного, и очень удивился, найдя такого в высшем кругу, между воспитанниками двора». А в записи от 16 марта н. ст. 1839 г. М. П. Погодин отметил: «Молодой граф Виельгорский показывал мне свои материалы для литературы русской истории. Прекрасный труд, — но приведет ли Бог кончить. Румянец на щеках его не предвещает добра. Он работает, однако же, беспрестанно». 5 мая н. ст. 1839 г. Гоголь писал М. П. Погодину: «Иосиф, кажется, умирает решительно. Бедный, кроткий, благородный Иосиф. Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи!..».

30 мая н. ст. 1839 г. Гоголь писал М. П. Балабиной: «Увы! я пишу к вам… под влиянием книги, которую теперь читаю… Печальны и грустно-красноречивы ее страницы. Я провожу теперь бессонные ночи у одра больного, умирающего моего друга Иосифа Вьельгорского. Вы, без сомнения, о нем слышали, может быть, даже видели его иногда; но вы, без сомнения, не знали ни прекрасной души его, ни прекрасных чувств его, ни его сильного, слишком твердого для молодых лет характера, ни необыкновенного основательностью ума его; и всё это — добыча неумолимой смерти; и не спасут его ни молодые лета, ни права на жизнь, без сомнения, прекрасную и полезную! Я живу теперь его умирающими днями, ловлю минуты его. Его улыбка или на мгновение развеселившийся вид уже для меня эпоха, уже происшествие в моем однообразно проходящем дне… Бедный мой Иосиф! один единственно прекрасный и возвышенно благородный из ваших петербургских молодых людей, и тот!.. Клянусь, непостижимо странна судьба всего хорошего у нас в России! Едва только оно успеет показаться — и тот же час смерть! безжалостная, неумолимая смерть! Я ни во что теперь не верю, и если встречаю что прекрасное, тотчас же жмурю глаза и стараюсь не глядеть на него. От него несет мне запахом могилы. „Оно на короткий миг“, шепчет глухо внятный мне голос. „Оно дается для того, чтобы существовала при нем вечная тоска сожаления, чтобы глубоко и болезненно крушилась по нем душа“. Кстати, о прекрасном. Когда я думал об вас (я об вас часто думаю и особенно о вашей будущей судьбе), я думал: „Кому-то вы достанетесь? Постигнет ли он вас и доставит ли вам счастие, которого вы так достойны?“ Я перебирал всех молодых людей в Петербурге: тот просто глуп, другой получил какую-то несчастную крупицу ума и зато уже хочет высказать ее всему свету; тот ни глуп, ни умен, но бездушен, как сам Петербург. Один был человек, на котором я остановил взгляд, — и этот человек готовится не существовать более в мире…»

17 октября н. ст. 1840 г., рассказывая в письме М. П. Погодину о своей болезни, Гоголь утверждал: «О, это было ужасно, это была та самая тоска и то ужасное беспокойство, в каком я видел бедного Вельегорского в последние минуты жизни». Потрясенный агонией друга, Гоголь мечтал об умиротворенной смерти, заранее известной и даже желаемой смерти, которую и устроил себе в феврале 1852 г.

Драматическую картину смерти В. запечатлела в своих воспоминаниях, записанных В. Н. Шенроком, княжна В. Н. Репнина: «Княгиня З. А. Волконская сначала любила Гоголя, но потом возненавидела. Это случилось по следующей причине. Когда умирал Иосиф Виельгорский, то у него ежедневно бывали Елизавета Григорьевна Черткова, графиня М. А. Воронцова и Гоголь. Зинаида Александровна была уже тогда ярая католичка, и мне рассказывали, что Гоголь пошел прогуляться и вместе поискать священника для исповеди умирающего. Гоголь же потом сам читал для него отходную. Молодой Вильгорский причащался в саду, и мой отец поддерживал его и читал за него: „Верую, Господи, и исповедую“. Но когда он умирал, то в его комнате уже был приглашенный княгинею Волконскою аббат Жерве. Зинаида Александровна нагнулась над умирающим и тихонько шепнула аббату: „вот теперь настала удобная минута обратить его в католичество“. Но аббат оказался настолько благороден, что возразил ей: „княгиня, в комнате умирающего должна быть безусловная тишина и молчание“. Тем не менее княгиня еще что-то прошептала над Виельгорским и потом проговорила: „я видела, что душа вышла из него католическая“. Виельгорский же был перед смертью так слаб, что Черткова вместе с Гоголем немного ухаживали за ним и держали тарелку, когда он ел. Но Черткова собиралась уехать, как этого требовал ее муж. В знак глубокой признательности к ней за хлопоты и попечения о нем Виельгорский, умирая, снял с руки кольцо, чтобы передать его Чертковой. Увидя это, Волконская почему-то с несдерживаемым негодованием произнесла: „c'est immorale!“ (это аморально!(фр.)). Она находила, что когда Виельгорский умирал, то у него не должно было остаться никакого земного чувства».

ВИЕЛЬГОРСКИЙ Михаил Юрьевич (1788–1856),

граф, богатый и знатный аристократ польского происхождения, гофмейстер двора, близкий к императору Николаю I. Муж Л. К. Виельгорской, отец А. М. Виельгорской, С. М. Виельгорской и И. М. Виельгорского. Был покровителем искусств, держал дома светский салон. В. был хорошим музыкантом и композитором, чьи романсы были популярны у современников. Он, в частности, написал известные и сегодня романсы на стихи А. С. Пушкина «Старый муж, грозный муж» и «Черная шаль». Композитор Роберт Шуман называл В. «гениальнейшим из дилетантов». Был в дружеских отношениях с Гоголем, которому оказывал покровительство. Благодаря В. император познакомился с рукописью «Ревизора» и разрешил постановку комедии. В. также содействовал разрешению к печати «Мертвых душ».

В конце 1846 г. Гоголь через посредство В. обратился к Николаю I с просьбой выдать заграничный паспорт на год для путешествия к Святым Местам. 8 декабря 1846 г. он писал А. М. Виельгорской: «На прошлой неделе отправил я к вашему папиньке письмо с приложением письма к Государю, в котором я прошу о выдаче мне пашпорта еще на год в таком виде, в каком может приказать выдать один Государь. Постарайтесь, чтобы это было сделано поскорее. За Михаилом Юрьевичем водится, как сами знаете, забывчивость, а потому вы ему об этом напомните». Ходатайство увенчалось полным успехом. В январе 1847 г. Гоголь получил беспошлинный паспорт на полтора года, а посольству в Константинополе и консульствам в турецких владениях было предписано оказывать Гоголю всяческое содействие.

Гоголь послал В. рукопись предполагавшегося второго издания «Выбранных мест из переписки с друзьями», о чем сообщил в письме А. О. Смирновой 22 февраля н. ст. 1847 г. из Неаполя: «Я просил Виельгорского и Вяземского пересмотреть внимательно все не пропущенные статьи и, уничтоживши в них то, что покажется им неприличным и неловким, представить их на суд дальше. Если и Государь скажет, что лучше не печатать их, тогда я почту это волей Божьей, чтобы не выходили в публику эти письма; по крайней мере, мне будет хоть какое-нибудь утешение в том, когда я узнаю, что письма были читаны теми, которым, точно, дорого благосостояние и добро России, что хотя крупица мыслей, в них находящихся, произвела благодетельное влияние, что семя, может быть, будущего плода заронилось вместе с ними в сердца. Письма эти были к помещикам, к должностным людям, письмо к вам о том, что можно делать губернаторше, попало также туда…» Но друзья отговорили Гоголя представлять рукопись на суд Николаю I, и уже 27 марта н. ст. 1847 г. он писал В.: «…Добрую графиню прошу не беспокоиться и не тревожить себя мыслью, что она в чем-нибудь не исполнила моей просьбы. Скажу вам искренно, что мною одолевала некоторая боязнь за неразумие моего поступка, но в то же время какая-то как бы неестественная сила заставила его сделать и обременить графиню смутившим ее письмом. Скажите ей, что в этом деле никак не следует торопиться, что я слишком уверился в том, что для полного успеха нужно очень повременить и очень все обдумать».