Анисим Гиммерверт - Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось Страница 66

— Ну что вы. У нас много хороших певиц.

— Знаю, много. Я люблю слушать радио из Москвы. Но вы поете не как все… А знаете, какие у нас красивые песни есть? Вы в первый раз в Армении, да? Так, приедете еще, приходите в мой дом, я вам патефон заведу, у меня есть пластинки — наши, армянские. Вы «Ай варт» слышали, нет? У нас такой композитор был, Спендиаров, вот он написал, по-русски «К розе» называется. Я ее часто слушаю. А вы бы ее замечательно спели.

И он тихо стал напевать по-армянски. Грустная армянская мелодия была все же просветленной, она рассказывала о любви, а о чем же еще может говорить, обращаясь к розе, человек, как не о красоте и — любви?

Песне не мешал ни стук колес, ни шепот ветра, влетающего в окно. Спев, неожиданный знакомый извинился и вошел в свое купе. А выйдя через несколько минут, держал в руках клочок бумаги и протянул его Майе. На клочке был написан адрес, фамилия и имя незнакомца.

— Спасибо, буду в Ереване — обязательно приду, — сказала Майя.

«Замечательно спели…» Это была оценка человека, который считает, что перед ним настоящая певица, а не инженер, который, приехав в Москву, отправится прямо с поезда на работу и сядет за таблицу с расчетами аэродинамических нагрузок.

А может быть, Леонид Иванович Машей не случайно сказал: «Надеюсь, уходить не будешь?» Это означало: «Приедешь и уволишься». Уволиться можно — в августе будет ровно три года, положенные на отработку. А дальше-то, дальше что?

Да, ее уже знают. На концерты «Первого шага» приходят не только студенты, не только врачи и педагоги, недавно сошедшие со студенческой скамьи. В зале бывают еще и музыканты, композиторы и дирижеры, руководители оркестров, их имена она хорошо знает и знает теперь всех в лицо. И каждых интересует одно: новые имена; композиторов — чтобы отдавать свои песни, руководителей оркестров — чтобы «завербовать» к себе, им нужна «свежая кровь», но непременно «голубая». Да и вообще нелишне послушать начинающие дарования, музыку, которая там звучит. А вдруг и композитор интересный объявится, и режиссер толковый, и номера, которые перекочуют затем в оркестры. Причем плохого в этом ничего нет — хороший специалист с полным правом может рассчитывать на повышение по службе или прибавку зарплаты, а певец из самодеятельности — работать в профессиональном оркестре. И самому стать профи.

В зале ЦДРИ видели Бориса Ренского, худрука одного из московских эстрадных оркестров, бывал там и Олег Лундстрем, и сам Эдди Рознер. О Цфасмане мы уже знаем. А из композиторов — и Аркадий Островский, и Эдуард Колмановский, и Ян Френкель, и Александра Пахмутова, и Оскар Фельцман, и Евгений Птичкин. Это же ЦДРИ, родной дом всех искусств и само искусство создавать ансамбли, студии, капустники.

Майе нужны были песни. Ее репертуар стал меньше после того, как постепенно исчезли песни иноязычные, — нужно искать новые. Песен она знала много, но почти все они были «запеты», хотя у каждой имелся свой «основной» исполнитель. Их могли петь любые певцы, это не считалось зазорным, главное, чтобы песня была популярной, чтобы залы при ее исполнении замирали.

Одной из песен, которая тут же, при появлении своем, пошла в народ, была «Тишина» Эдуарда Колмановского и Виктора Орлова, талантливого поэта-песенника, с которым работали многие композиторы. Только стоило «Тишине» появиться, как она тут же была дружно «обласкана» музыкальной критикой. А песня-то с огромным щемяще-тревожным настроением, которое называли «безысходностью», настоящая «интимно-негромкая», с человеческим сердцем. В этом небольшом разделе советской лирической песни — одна из самых мелодичных и глубоких.

Ты меня не ждешь давным-давно,Нет к тебе путей-дорогСчастье у людей всего одно,Только я его не уберегСнова мне покоя не даетГорькая моя вина.Ночью за окном звенит, поетТишина…

Песню пел Владимир Трошин, артист МХАТа, для которого добрая и безразмерная эстрада с поклоном распахнула двери на свою сцену, и актер-певец здесь сразу стал своим. При крепком, мужественном голосе Трошин пел с заметной интимной интонацией, и его сразу поставили в тот ряд, где были Шульженко, Бернес, Великанова. Благодаря ему начался феерический успех «Подмосковных вечеров», с голосом Трошина эта песня слилась навсегда, он был первым и единственным ее исполнителем, и никто не осмеливается до сих пор посягать на эту песню — не считая Вана Клиберна. Но это было весьма деликатное посягательство — Клиберн не пел, а играл.

И вот теперь — «Тишина».

Несмотря на то что песня была признана мещанской, особой директивы на ее запрет не последовало, по радио она продолжала звучать, хотя и редко, но волны неприязни к ней не улеглись. Трошин пел ее великолепно, и это говорило о том, что состязаться с ним не следует. Майя выучила песню в одно мгновение и предложила Володе Петренко и квартету аккомпанировать ей в ближайшем концерте. Но не в новой программе «Первого шага», которая готовилась в ЦДРИ, — это было невозможно после статьи «Музыкальные стиляги», в стенах на Пушечной теперь осторожничали, газеты и журналы читали и того, что на смену «Тишине» придут в цитадель искусства громовые раскаты оргвыводов, опасались. Как мне рассказывала вдова Эммануила Самойловича Разниковского, однажды на одном из концертов в зале появился опальный Владимир Высоцкий — послушав немного, он неожиданно поднялся на сцену и спел одну песню. Конечно, ЦДРИ не место для подобных экспериментов с нежелательными элементами из числа работников искусств. Высоцкому аплодировали с диссидентской страстью, и в аплодисменты зала влились и хлопки Эммануила Разниковского, который, как худрук дома, был ответственным за концерт. Но Разниковский не только не посылал певца на сцену, он и не знал, что тот придет на концерт.

Утром следующего дня последовал звонок из райкома партии с вызовом на ковер, где худрука ждала выволочка, после которой он долго размышлял: «Кто же стукнул?»

Майю не смутило, что «Тишину» поет Трошин, что песня эта — «мужская» по содержанию. Петренко сделал аранжировку, и песня, написанная на оркестр, не потерялась, как Майе казалось, в небольшом составе. Ей очень хотелось увидеть Колмановского, познакомиться с ним и пригласить на концерт, в котором она будет петь «Тишину». Со всех сторон Майя слышала — «Эдик, Эдик», но на подобное амикошонство была неспособна, «Эдик» — для других, для друзей или набивающихся в друзья к композитору, уже известному и признанному не только в музыкантских кругах. Он был для нее «Эдуард Савельевич», так она называла его вслух, ведь он почти на десять лет старше и к тому же не похож на общительного, сразу готового на контакты человека.