Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен Страница 66

Датская автобиография 1855 года, «Сказка моей жизни», представляет собой значительно расширенный и улучшенный вариант предыдущей. Рассказ, естественно, дополнен триумфальными поездками в Англию и Швецию, участием в великих национальных событиях 1848 года и другими его переживаниями за период 1846–1855 годов. Но описания из немецкого варианта при переработке были углублены и расширены, эпизоды рассказываются более изысканно, язык тщательно отточен. Несмотря на улучшения, книга не вызвала особого интереса за пределами Дании. При жизни писателя вышел всего один перевод, в США, для которого он по просьбе издателя написал о годах с 1855 по 1867 (это продолжение было опубликовано на датском языке только после его смерти). В большом мире читали немецкий вариант и его перевод на английский еще и потому, что он короче и с вполне естественным драматизмом повествует о борьбе писателя за достижение славы и завершается решительным утверждением, что цель достигнута. Этого достоинства у датского варианта нет. Биография человека, достигшего известности, не может быть особенно интересной для чтения, тем более когда эта известность постоянно подкрепляется многословными перечислениями великих людей, которых знал писатель.

Что же можно сказать сейчас, сто лет спустя после смерти Андерсена, об этих мемуарных книгах? Их читаешь со смешанными чувствами — восхищением и некоторым недоумением. Прежде всего вызывает восхищение описание детства, которое дает несравненную картину народной жизни со всей ее нищетой и непритязательностью. Увлекательно читать о его жизни в Копенгагене в 1819–1822 годах и о годах учения у Мейслинга; здесь также даны превосходные описания, особенно путешествий. Некоторые из них входят в датский вариант «Сказки моей жизни», например поездка 1833 года из Парижа в Швейцарию и оттуда в Рим или описание Лондона, каким ему представился этот город в 1847 году. Здесь много комических и трогательных эпизодов, рассказанных с метким юмором и проникновенной поэтичностью, а кроме этого, прекрасные портреты таких великих датчан, как Торвальдсен, Эленшлегер, Х.К. Эрстед и Вейсе, которые все были его друзьями.

Но в обеих биографиях, конечно, немало такого, что огорчит современного читателя. Первая часть — то есть время до 1828 года — самая лучшая, но, к сожалению, на нее можно полагаться не больше, чем на бабьи сплетни. Ибо, если вам действительно любопытно узнать, как год за годом протекало его детство, вы будете разочарованы. Описание неясно и недостоверно. В нем почти нет хронологических вех, поэтому неизвестно, когда происходили отдельные события, и часто от читателя скрываются важные подробности, например объяснение, как мальчику из народа удалось получить доступ в благородные буржуазные дома в Оденсе или быть принятым городской аристократией. Разнообразные пояснения, помещенные рядом в одной главе, нередко противоречат друг другу. Например, в одном месте писатель рассказывает, как уже после смерти отца мать заявила, что не может позволить такому большому парню болтаться без дела, — и тут же, без перехода, продолжает рассказывать, как ходил в школу для бедных. Эти два сообщения трудно объединить, потому что, вероятно, в школу для бедных он начал ходить гораздо раньше, и из другого места мы узнаем, что дети обычно были заняты там целый день. Он вообще не упоминает, когда начал ходить в школу и когда кончил. Описания его семейных обстоятельств, как уже говорилось, неполны, чтобы не сказать ложны, а история с гадалкой ради эффекта приурочена ко времени непосредственно перед отъездом в Копенгаген в 1819 году, хотя писатель прекрасно знал, что эти два события не имеют друг к другу никакого отношения.

Совершенно сумбурны и не складываются в общую картину описания трех лет в Копенгагене с 1819 по 1822 год, и андерсеноведению пришлось заниматься детективной работой, чтобы выяснить последовательность и связь событий. Здесь писатель также, по крайней мере один раз, пожертвовал правдой ради эффекта. Но наименее точна глава, где изображено время с 1830 по 1833 год. У читателя остается впечатление постоянных преследований и ругани со стороны друзей и критики, равнодушия публики, а в 1833 году еще и отчаянной, почти безнадежной борьбы за стипендию: согласно этому рассказу, чтобы получить ее, ему пришлось использовать многочисленные рычаги и кнопки. В качестве одной из помех упоминается, что Херц незадолго до этого издал свои знаменитые «Письма с того света» и, таким образом, одним ударом выдвинулся на передний план как конкурент на вожделенную стипендию. Все это совершенно неверно. Критика не была к нему так уж несправедлива, он не был жалким недооцененным писателем, над которым все издеваются, напротив, влиятельные друзья поощряли его и даже поддерживали его ходатайство лестными рекомендациями. Искаженная картина внешних обстоятельств его жизни возникла из-за того, что Андерсен в то время по чисто личным причинам был очень подавлен, и эти воспоминания постоянно жили в его сознании и мешали трезвому воспроизведению фактических событий. «Письма с того света» Херца приведены здесь просто как эффектный фон трудностей с ходатайством в 1833 году. На самом деле «Письма» вышли тремя годами раньше.

Как уже говорилось, остальная часть мемуаров повествует, как он наконец достиг признания своей гениальности сначала за границей, затем, несколько позднее, в Дании и как он с лихвой пожинал плоды славы. Эта часть тоже представлена не слишком ясно. Создается впечатление, будто он рассказывает то, что пришло ему на ум впоследствии, и часто случайная ассоциация определяет, в каком порядке названы отдельные люди и события. Упоминания значительных особ вставляются туда, где это удобно. Например, семейство Коллинов описывается в нескольких местах. О том, как он начал писать сказки, мы узнаем не в 1835 году, что было бы уместно, а позже, в какой-то случайной связи.

Но особенно бросается в глаза маниакальное пристрастие к рассказам о критике, которой он подвергался как со стороны отдельных лиц, так и общественности, и о сопротивлении, которое он встречал в театре. С юмором висельника он пишет, что у него было желание «избить этих мокрых собак» — то есть критиков, — «которые входят в нашу гостиную и укладываются на лучшие места». Но сердился он на них совершенно всерьез. Накопившаяся за много лет озлобленность постоянно прорывается на поверхность, часто вовсе несправедливо; она скрыто присутствует в каждом рассказе и всплывает в самых неожиданных местах. В связи с писательским жалованием, назначенным ему в 1838 году, он дает понять, что теперь для него наконец наступили новые, лучшие времена. Но, на удивление читателя, он тут же углубляется в мрачные реминисценции оскорблений и обид, нанесенных ему в театре за много лет до того. Даже когда он пишет о своем пребывании в Афинах, его посещает горькое воспоминание, и он не может удержаться от рассказа о выговоре, который ему сделала некая случайная дама в случайном обществе. В последних частях книги гнев на отсутствие признания в Дании несколько отступает на задний план, но все же и тут есть отдельные пространно описанные досадные происшествия, например одна глупая выходка его английской переводчицы Мэри Хауит.