Михаил Новиков - Из пережитого Страница 66

Когда я вышел, толпа не удостоила меня даже вниманием и обо мне ни за, ни против не сказано было ни слова. Прощай, солдатчина, прощай, казарма! С нынешнего дня я буду чувствовать под ногами землю и буду спокойно дышать воздухом… Я не был на проводах 11-го полка, но я знал от очевидцев, что не один, а четыре солдата выпрыгнули из вагона на мосту, и двое из них разбились насмерть. Так охотно ехали солдаты на войну…

Потом после, когда с войны стали прибывать раненые, один наш солдат, Константин Козлов, вернувшийся раненым, с досадой говорил: «И на кой черт эта война? По Сибири пять тысяч верст проехали, пяти деревень не видали, везде пустая земля, там еще три России населить можно. А по Маньчжурии поехали: горы да камни, горы да камни… и из-за этих гор воевать стали, а на кой они черт нужны, а наши полезли…»

Так бесславно начавшаяся война бесславно и кончилась. И мало того, что она так бесславно и кончилась, она обнаружила нашу экономическую и военную слабость и была прямою причиною всех наших дальнейших несчастий, начиная с войны 14-го года и дальнейшей «революции».

Глава 47

Подошел 1905 год

Конец этой несчастной войны был началом революции 1905 г. Еще не вернулись по домам мобилизованные солдаты, как до деревни стали доходить смутные слухи о разных неповиновениях и бесчинствах солдат при возвращении их на железных дорогах, о восстаниях крестьян против помещиков, поджогах их имений, разбоях и грабежах богатых людей и почтовых касс под модным названием «экспроприации».

Конечно, деревня страдала от войны, несла никому не нужные жертвы своими сыновьями, но ни о каком грабеже и поджогах не думала, и если что-либо где и происходило подобное, это было не результатом деятельности самих крестьян, а результатом злостной пропаганды разных темных личностей из партии так называемых «социалов», как в деревне очень метко окрестили социалистов разных мастей и оттенков, мутивших в то время крестьян призывами к свержению царского правительства.

Деревня в то время мечтала только о том, как бы снова взять помещичьи земли на выкуп и тем самым расширить свое поле и хозяйство, и если где помещики шли навстречу крестьянским желаниям, то крестьяне охотно покупали у них землю, платя высокие цены, лишь бы не упустить случая. И потом с большим рвением и охотой работали на таких землях, приводя их в порядок.

Связывать свои мечты о приобретении земли с насильственным ее захватом, с грабежами и убийствами, с революционным свержением ради этого правительства никому не приходило и в голову, так как все крепко верили, что такое их законное желание непременно придет к ним мирным путем, как пришло освобождение в 1861 г. Но, как и всегда, крестьяне не играли никакой роли в текущей политике и должны были слушать готовое, разносимое этими «спасателями народа», то есть теми недоучками из господского сословия, которые не могли доучиться и получить тепленькие местечки, не могли своим трудом разрешить себе вопросы прокормления. Они-то и мутили народ, подбивая его на разного рода преступления вплоть до восстаний. Слышали мы тогда о каком-то Крестьянском союзе, выступавшем от имени крестьян, в котором, конечно, не было и не могло быть ни одного подлинного крестьянина, а все только маскировавшиеся под крестьян. Союз этот призывал к захватам помещичьей земли, к выкуриванию самих помещиков, но так как все это пахло кровавыми насилиями, не соответствующими крестьянской совести, то пропаганда эта в нашем районе никакого успеха не имела. Старались возбудить злобу на старых крепостных отношениях, обрисовывая бывших господ варварами и палачами, но тогда еще были живы старики, помнившие крепостное право, или их дети, много слышавшие от них о тогдашней жизни. Их-то и нельзя было убедить в этой неправде, так как наряду с дурными господами, было и гораздо больше хороших и добрых, не притеснявших крестьян. Об этом-то и помнили старики, рассказывая другим.

Но так или иначе, пропаганда эта действовала на дурной слой крестьян: пьяницы и бездельники, и в других местах они натворили все же разных бед и грабежей, до убийств включительно, хотя вся остальная масса их резко осуждала за это. Ведь крестьянин своего рода мудрец, он инстинктом понимает, что прочно и добро только то, что творится миром и любовью, а потому и не верит в благо насильнических захватов и грабежей и осуждает их.

Когда в октябре распространилась забастовка рабочих и железнодорожников и остановились поезда, нашим фабричным с московских фабрик пришлось нанимать лошадей, чтобы со своим имуществом добраться до дому. Все они прикатали домой, и ни один не остался в Москве «бороться за свободу», настолько они были «солидарны» с социал-демократами. Они с ужасом рассказывали, как в Москве стреляли залпами на улицах, как громили Пресню из оружий, как эти «социалы» подбивали всех рабочих на открытую борьбу, но не имели успеха. В это время, ноябрь — декабрь, в разных местах России усилились поджоги и грабежи господских имений, деревня насторожилась, но только не для того, конечно, чтобы принимать участие в этих грабежах, а наоборот, чтобы их не допускать. В это время мужики без документов не стали пускать ночевать прохожих и зорко следили за каждым из них. Деревне не нужна была никакая революция, и она ее и не поддерживала. И когда у нас в Туле часть рабочих партийцев выступила на демонстрацию с красным флагом и была разогнана полицией, причем были убитые и раненые, крестьяне не жалели их и резко осуждали их: «Разные прохвосты мутят рабочих, — говорили они, — из-за них и невинные попадают. Таких проходимцев всех в тюрьму надо! Лодыри, лентяи, сами не работают и другим не дают!»

Крестьяне носом чуяли, что между ними и их интересами нет никакой связи с этими пропагандистами, не признающими никакой собственности и подбивающими на разграбление барских имений.

— Что за дело, что он барин, — говорили крестьяне в Туле на съезде, — равными все люди не бывают, если у него много земли, то он и сам ее продаст, с ним только договориться нужно по чести, по правде, отдаст землю и пусть себе в усадьбе живет на здоровье, а причем тут жечь да грабить, чай, все люди, что мы, разбойники, что ли?

На этом съезде, организованном либеральными господами, оформлялась партия, под громким названием «конституционно-демократическая» (кадетская), которая здесь же и ставила основные вехи в будущем политическом переустройстве, главными из которых были: ответственное министерство и выкуп частновладельческой и монастырской земли по справедливой оценке. На этих основных вопросах и разыгрались горячие споры собрания. Выступавшие крестьяне вполне с этим соглашались и дальше этого не шли в своих требованиях, и когда меньшевики вносили свои программные условия о демократической республике и отчуждении земель без выкупа — крестьяне за ними не пошли и не соблазнились даровой землей. «Если с выкупом, — говорили они, — то порядку больше будет и старания к земле. Уж коль собственность, так собственность, так крепче будет, и плакущих по земле не останется. Все довольны будут. А так все она вроде не твоя. И государство отобрать ее может». «А так, нынче тебе ее дадут, а завтра отнимут», — говорили другие. Не одобряли и республику и говорили, что без хозяина дом сирота: «хозяин крепкий должен быть у нас, а иначе революция пойдет, никто никого признавать не будет, как во Франции было». А когда меньшевики с этим не соглашались и упорно доказывали необходимость нарушения царской династии, над ними мужики смеялись и говорили: «Мы вас понимаем, на вас и брюки-то, может, чужие надеты, вам чужого не жалко, а мы собственность имеем, нам дорога каждая межа и полоска, а потому нам царь нужней, чем бесхозяйщина».