Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых Страница 67

Я люблю размышлять, а еще больше знакомиться с мыслями умных и гениальных людей. Я не думаю, что стоит как-то сопротивляться влечению души и мешать собственному развитию. Прежде анализ и исследование были уделом малого числа избранных. Теперь жажда знания распространена повсюду, душа каждого стремится к познанию и постижению. Теперь уже не довольствуются тем, чем удовлетворялись прежде. Возникла потребность в более широких горизонтах. Я чувствую в душе беспокойство и жажду знания, и ничто меня не интересует так, как теоретические естественные науки, все, что касается создания видимого и невидимого, и сердце мое дрожит от радости при мысли, что это неисчерпаемое знание в течение всех времен будет раскрывать перед нами все новые секреты. Раздвигая таким образом горизонты души мыслями о великом и возвышенном, я хочу совершенствовать ее, оторвать ее от мелких интересов и обратить к Богу и его подобию, не сосредоточиваясь на мелочном выполнении косных правил ума и поведения, убивающих в нас всякие порывы души и создающих себе из набожности кумира, заслоняющего от нас Бога и вселенную. Бог даровал нам мышление и любовь к знанию. Он даровал нам необъятные стремления, не будем же убивать их. А поскольку нам достался век, позволяющий углубить знание о предмете нашей веры, воспользуемся этим преимуществом, чтобы упрочить ее.

Стоит такая дивная, такая дивная погода, что я совершенно счастлива. Когда земля напоена солнцем и теплом, чувствуешь себя такой богатой, веселой и живой! Становишься как бы другим человеком. Я готова весь день напролет славить Бога за то, что Он создал такую славную вещь, как лето. Только летом я испытываю наслаждение жизнью. Я счастлива до смешного. Но как только небо хмурится, мое счастье улетучивается: вот каков человек.

16 августа

Мама больна. Ее положение не внушает мне иллюзий. Она кашляет, худеет, у нее постоянный жар. Она так слаба, утомлена, что не в силах сделать лишнего движения. Она так и не поправилась после того, как заболела весной. Ее отец умер от истощения, и она умрет от этой же болезни. Я никогда не забуду этого лета и мук, которые мне пришлось перенести, я знала, что она больна, и видела, как она медленно гибнет, но ничего не могла сделать. Она запретила даже разговаривать с ней о здоровье, сердилась и решила ничего не предпринимать для своего выздоровления. Она сыта жизнью. Со своей стороны она права. Ее существование так безотрадно, что, несмотря на отчаянные муки, которые я испытываю при мысли, что она может умереть, я не могу молить Бога о ее выздоровлении. Она обретет покой, только когда придет к Нему. Ее жизнь — такое непрерывное страдание, что мне кажется, я бы вздохнула с облегчением, узнав, что она отмучилась, и все же я не могу примириться с этой мыслью, я пребываю в постоянном страхе, борьбе, надежде, негодовании, и это состояние разбивает мне душу. Порою я боюсь думать, я сдерживаю мысли, чтобы не вызывать лишних страданий. Это приносит некоторое облегчение душе, страх прячется внутри. Я хорошо знаю, что наше материальное положение рухнет с ее смертью, но не хочу думать об этом. Одна страшная, недоступная пониманию мысль гложет меня — никогда не увидеть ее больше. Все остальное мне безразлично, а надо будет как-то жить дальше и, может быть, долгие годы. Я теряю рассудок при этой мысли. Боже, где взять смирения?

Мне почти смешно, оттого что ничего нельзя сделать, чтобы изменить, поправить то, что я считаю хуже смерти. Может быть, у нее нет чахотки, и она может поправиться, поехав в теплые края вдвоем с папа, туда, где у нее не будет ни забот, ни хлопот. Может быть, она выздоровеет. Но нет денег. Деньги на эту поездку будут, если мы останемся здесь и не поедем на зиму в Москву. Но на это мама ни за что не согласится. Чтобы она приняла такую жертву от своих падчериц?! Если бы мы были ее родными дочерьми, мы бы имели право не дать ей умереть, но — увы — это не так. Мы поедем в Москву, где заботы и хлопоты по устройству новой квартиры, дурной климат усугубят болезнь мама. И все это для того, чтобы мы томились скукой среди своей родни и в кругу московских знакомых, которые нам безразличны. Считается, что молодых девиц следует веселить и развлекать. Оставшись здесь, мы, по крайней мере, будем утешаться тем, что принесли кому-то пользу. Но мы никогда не убедим в этом наших родителей. Словом, нет никакого достойного способа выйти из этого сложного затруднения.

Одному Богу известно, что будет, и нет надежды, что мы избавимся от мук. Нужно готовиться к худшему и предоставить все судьбе. Откуда у человека, вечного раба обстоятельств, который ничего не может сам по себе, откуда у него это ложное чувство свободы, сознание необходимости действовать, предотвратить, повлиять на судьбу, когда он может только одно — смириться перед ней. Мой разум теряется в этих рассуждениях, так думать грех, и говорить так непозволительно, но если человеку больно, то нужно ведь как-то выразить страдания. Я довольна, что искренне сказала, вернее, написала мама 3 августа и получила от нее столь же искреннее объяснение. Во всяком случае, я спокойна, что она не заблуждается в отношении искренности моих чувств и преданности ей. Разумеется, я готова на любую жертву для нее, я была бы этим счастлива, и хотя мысль о разлуке с ней огорчает меня, я бы смирилась, если б это принесло ей благо. Но все эти рассуждения смешны. Все будет так, как велит судьба. Все эти волнения напрасны. Человек должен иметь силу и инициативу только в одном — в смирении.

5 сентября

Слава Богу, мама чувствует себя лучше, но пока не принято окончательного решения о том, что мы будем делать зимой.

Дядюшка хочет, чтобы мы все остались здесь, потому что нет денег. Мама, похоже, не испытывает большого желания. Не знаю, что из этого выйдет. Мне бы хотелось остаться здесь, потому что этого требует необходимость и это единственный способ избавить мама на зиму от забот и хлопот. Однако, по-моему, зимой здесь будет скучно и уныло. Семь месяцев тишины и одиночества — это слишком много. Словом, куда ни кинь, всюду ждет тоска и скука, и жизнь обещает так мало радости, что у меня нет охоты чего-либо желать. Я ставлю на себе мучительные опыты. Во мне произошла такая сильная перемена, что, кажется, я сегодня и вчера — это два разных человека. Все, что я любила, все, во что верила с таким воодушевлением, больше меня не волнует, как забытый сон. И все же мне кажется, что тогда я была лучше, больше понимала жизнь, была более цельной. А теперь во мне нет той любви, чистоты, стремления к прошлому идеалу. Чувства, открывавшие передо мной горний мир, угасли, и душа моя впала в оцепенение, в полусон, в котором прозябает большинство людей.