Леонид Шебаршин - Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала. Страница 67

— Верующий мусульманин почитает Бога, его Пророка и четырех праведных халифов, — заговорил Кармаль. — Мои чувства к Советскому Союзу, его руководителям близки к этому почитанию. Это принципиальная установка моей жизни.

Кармалю свойственно многословие, разжевывание простых мыслей, склонность к метафоре. Сегодня истертые слова в устах Кармаля прозвучали необычно — жестко, сухо, неприязненно. Он сдерживал себя, но голос звучал все громче, а фразы становились отрывистее и резче.

— Вся информация, которую направляли в последнее время в Москву посол и представитель КГБ, является ложной!

Сейчас для него, Кармаля, стало совершенно ясным, что приглашение в Москву было частью заговора, его удаляли из

Кабула для того, чтобы развязать руки заговорщикам — Нуру, Кештманду, Наджибу и Зераю. Кармаль не отрицает, что в Москве были достигнуты определенные договоренности, но тогда он многого не видел. Отставка генерального секретаря, переход власти в руки заговорщиков вызовет взрыв возмущения в партии, в народе и в вооруженных силах. Непоправимый ущерб будет нанесен престижу Советского Союза, потребуются десятилетия, чтобы нормализовать положение.

— Что же делать? Принять совет Москвы и нанести удар интересам Советского Союза? Или же пересмотреть договоренности? — рассуждал Кармаль и вдруг, срываясь, захлебываясь словами, закричал: — Убейте меня! Принесите меня в жертву! Сделайте так, чтобы эту жертву принял мой народ! Я готов к смерти, к тюрьме, к пыткам!

Он не слушал Крючкова, не позволял перебить себя и продолжал яростный монолог, возмущался, горевал, негодовал, последними словами честил предателей, которых он вывел в люди. Кармаль рассуждал вслух, перебирал одну за другой возможные причины немилости и неизменно приходил к одному и тому же выводу: мотивы решения Москвы лежат за пределами афганской ситуации и диктуются интересами глобальной политики Советского Союза. Мягко, очень мягко и сочувственно, как безнадежно больного дорогого человека, успокаивал Кармаля Крючков, льстил его самолюбию, рисовал розовую перспективу почета и уважения, которыми будет окружен его друг в Советском Союзе и Афганистане все оставшиеся долгие годы своей жизни. Московский гость доказывает, что люди, которых Кармаль считает заговорщиками, остаются его единомышленниками и питают к нему глубочайшее уважение, что Москва непричастна к возникшей ситуации, ею движет лишь желание помочь афганским товарищам, и в первую очередь самому Кармалю. Что в Афганистане никто не подозревает о состоявшихся в Москве беседах...

— Вы думаете, афганцы — ослы? — бросает злую реплику Кармаль.

Он не верит ни единому слову. Его судьба предрешена, в мягких речах Крючкова звучит металл, но Кармаль упрям и последователен. За его плечами двадцать с лишним лет политической борьбы. Он не марионетка Москвы, но во всем полагался на Советский Союз и не может смириться с мыслью, что его хотят выбросить из политики.

— Есть план меня ликвидировать! Тысячи моих соратников будут брошены в тюрьмы!

— Вы не верите в наши гарантии?

Кармаль не верит в советские гарантии и напоминает, что Тараки был убит Амином через неделю после исключительно теплой встречи Тараки с Брежневым в Москве в 1979 году. И вообще ему, Кармалю, непонятно, почему советские вмешиваются во внутренние дела его страны.

Это опасная зона. Кармаль начинает выходить за рамки приличий. Именно он и его единомышленники сделали все для того, чтобы Советский Союз мог вмешаться в их дела. Крючков жестко отвечает, что определенные права советской стороне дает то, что советские люди гибнут в Афганистане, выполняя интернациональный долг.

Начинается перепалка.

— Вы должны сохранить себя ради афганской революции!

— Оставьте в покое афганскую революцию! — в гневе кричит Кармаль.— Вы говорите, что в Афганистане гибнут советские люди? Уходите, выводите свои войска! Пусть афганцы сами защищают свою революцию!

Крючков настойчив: инициатива отставки Кармаля исходит из Кабула, Москва лишь помогает афганскому руководству, Кармаль должен следовать договоренности, не осложнять и без того непростое положение, сохранить себя ради афганской революции и афгано-советской дружбы. Московский посланец делает вид, что упоминания о советских войсках не было.

Кармаль гнет свое: ситуация совсем не та, как ее толковали в Москве, ему необходимо время, чтобы все обдумать еще раз, а Крючкову стоило бы не задерживаться здесь, в Кабуле, а возвратиться в Москву и там посоветоваться с авторитетными людьми. Будет нужда, Крючков может вновь прилететь в Кабул.

Стороны измучены, все аргументы выложены по нескольку раз. Полный тупик. Ласково улыбаясь, Крючков просит разрешения побывать у Кармаля завтра в надежде на то, что утро вечера мудренее. Уставший переводчик кое-как растолковывает смысл поговорки уставшему лидеру. Лидер с безразличным видом соглашается.

Во второй половине дня к Кармалю направляется внушительная депутация: министры обороны, внутренних дел и государственной безопасности. Они без околичностей говорят Кармалю, что он должен уйти. Кармаль ведет себя с ними демонстративно грубо, но это уже демонстрация отчаяния. Ни народ, ни партия в защиту своего лидера не поднялись.

Кармаль сдается. Пленум ЦК НДПА принимает его отставку. Генеральным секретарем партии избран Наджибулла.

На следующий год, после многих унижений в обид, Б. Кармаль оказался в политической ссылке. В Москве, которую последний раз он видел, будучи руководителем афганского народа, государства и правящей партии. Ему дали большую меблированную квартиру в новом доме, на Миусской площади, большую старую дачу в Серебряном Бору, где когда-то доживал свои годы в изгнании Ван Минь. Регулярно поступало пособие от советского Красного Креста и нерегулярно — пенсия от ЦК НДПА. Была охрана КГБ, медицинское обслуживание 4-го управления Минздрава СССР, автомобиль из цековского гаража и еда из цековского распределителя.

Кармаля не запугали, не подкупили и не закормили, хотя он несколько растолстел. Он не скрывал своей неприязни — от ядовитой насмешки до брызгающей слюной инвективы — к Наджибу и своим бывшим соратникам, предрекал им ужасную судьбу, оплакивал участь своего народа и — рвался в Афганистан. В советских вождях он разочаровался глубоко и бесповоротно, не верил им и ничего не ждал от них. Высказывался в их адрес, тем не менее, осторожно, предпочитая вообще обходить эту тему. Думается, он со смешанным чувством боли и затаенного злорадства следил за тем, как они погружаются в пучину смуты, раздоров и разрухи, как гибнет великое государство, которое поставило было его, Кармаля, и его партию на службу своим интересам.