Эдуард Лимонов - Книга мёртвых Страница 68

А он таки был скандальным. И с самого юного возраста. Во время Второй мировой войны его отец был военным атташе Франции в Венгрии. Там в возрасте восьми лет, если верить самому Жан-Эдерну, он потерял глаз. «От русской пули», – смеялся он, передавая мне этот эпизод. Скорее всего, так и было, но мистификация тоже возможна. Великий Насмешник, он любил вводить в заблуждение.

В дни майского студенческого бунта в 1968 году в Париже Жан-Эдерн разъезжал на красном «Феррари» и раздавал антиправительственные листовки. Позднее поехал к красным кхмерам, к полпотовцам, повёз им какие-то деньги, собранные для них французскими ультралевыми. После его приезда разразился скандал с этими деньгами. Его обвинили, кажется, в присвоении этих денег. Вряд ли он мог их присвоить, он был в любом случае твердо убеждён, что весь мир всё равно принадлежит ему. Жан-Эдерн мог их пропить и прокутить с красными кхмерами или без, в это я свято верю. Тогда все ездили в героические страны. Режис Дебре поехал в 1967 году к Че Геваре в джунгли Боливии и остался в его дневнике под именем «француз», посидел в боливийской тюрьме и тем обрёл бессмертие. Я полагаю, с той же целью ездил и Жан-Эдерн к Пол Поту. Что касается Режиса Дебре, то позднее я встречал его на нескольких литературных сборищах: этакий себе полусонный человечек в серых костюмах.

В 1973 году вместе с Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар Жан-Эдерн основал L’Idiot International. Традиция сатирических газет во Франции сильная и давняя. Достаточно поглядеть на долгожителя «Le canard enchaine», этому еженедельнику уже за восемьдесят лет. L’Idiot повыходил после 1973-го немного и закрылся. Жан-Эдерн возобновил его выход только в 1989 году. Тогда же он пригласил в редакторский совет меня. Я пошёл. Компания мне нравилась. Нравился Патрик Бессон – молодой автор из «моего» издательства Albin-Michel, путавшийся тогда с коммунистами, печатавший свои памфлеты и литературную критику в издательстве ФКП – «Мессидор». Нравился остроумный и насмешливый Mark-Edouard Nabe – правый анархист, нравился Morgan Sportes – его документальная книга о компании юных убийц, возглавляемой соблазнительной девицей, наделала шуму. Книга другого нашего парня – Christian Laborde – «Кость Диониса» была запрещена. Michel Houellebecq сейчас самый популярный автор во Франции. То есть в L’Idiot собралась талантливая компания. Некоторое время членами редколлегии состояли скандальный адвокат Жак Вержес, пролетарский певец Рено, Новый-новый романист Филипп Соллерс, глава «новых правых» Ален де Бенуа. В конце концов нас «забили насмерть», разорили судебными процессами и уничтожили в атаке СМИ на национал-большевизм летом, осенью и зимой 1993 года. Я, собственно, тогда уже большую часть года проводил вне Франции. Я достаточно подробно описал это убийство в моей книге «Анатомия героя», потому не стану здесь к ней возвращаться. Властям не нравилось, что у нас в газете сошлись левые и правые. Коммунисты и лепеновцы. Я сам писал тогда, помимо L’Idiot, для журнала коммунистов «Revolution» и для журнала лепеновцев: «Choc du mois».

Это Жан-Эдерн заставил меня писать статьи по-французски. Газета выходила уже пару месяцев, а я так и не нашёл себе переводчика.

– Когда же ты для нас напишешь, Лимонофф? – поймал меня Жан-Эдерн.

– Проблема с переводчиком, найдите мне переводчика.

– Зачем тебе переводчик, ты отлично говоришь, во всяком случае, я тебя понимаю. Пиши, как говоришь, я сам тебя откорректирую. Давай, тащи в следующий номер.

Беседа состоялась в кафе, в двух шагах от типографии, где печаталась газета. Там же она первое время и набиралась и макетировалась. Где-то на северо-востоке Парижа. Жан-Эдерн сидел в мятом шёлковом костюме, очень дорогом, на столе стояли несколько пустых рюмок, на колене у него устроилась пухлая школьница Элизабет, а вокруг на пластиковых стульях расположилась редколлегия.

Меня тогда только что высмеяли за мой письменный французский моя литагентша Мэри Клинг и директор коллекции в издательстве «Фламмарион» – Франсуаз Верни; потому я боялся быть поднятым на смех второй раз. Дело в том, что я принес план книги «Дисциплинарный санаторий» двум этим женщинам, написав его по-французски. Они качали головами и улыбались.

Попотев над текстом, назывался он «Две Сибири», я принес его Жан-Эдерну в типографию. Наверху, в июльской жаре, при открытых окнах состоялось моё посвящение во французские журналисты. Я даже помню, что там были металлические дачные стулья с дырочками, настолько необычно я волновался, застревая взглядом на деталях – на этих дырочках. Я отдал Жан-Эдерну текст, всего две страницы, он надел очки и стал читать. Помню, что я старался не смотреть на него, настолько меня объял ужас. Я ожидал, что он сейчас засмеётся, позовёт народ, и все они посмеются, насколько же невразумительно глуп мой текст. Но он только два раза спросил у меня: «Что это?» Я два раза вставал и с облегчением объяснял ему, «что это». Это были смысловые непонятности. Закончив читать, Жан-Эдерн позвал девушку «клавистку» (то есть наборщицу – ту, что ударяет по клавишам, набирали на компьютере) и отдал ей текст. «Выйдет в следующем номере», – только и сказал он. Я чувствовал себя, как очень отсталый школьник, диктант которого только что проверили и, против ожидания, не нашли ошибок. Я чувствовал себя больше чем школьник. К тому времени были опубликованы, наверное, уже десять моих книг во Франции, но я (за исключением выхода первой) никогда так не дёргался. Я готов был расцеловать потного, воняющего алкоголем «Vieux» («старика», так мы за глаза называли патрона). Дал, что называется, путевку во французский язык.

Статья вышла в № 13 «L’Idiot» 2 августа 1989 года. Я не утверждаю, что в ней не было ошибок. Конечно, наверное, были перепутанные времена, может быть, артикли, роды слов. Но всё это было читабельно, остальное исправила «клавистка» по ходу набора. Я в тот день хорошо выпил за здоровье «Vieux» и своё новообращение. Так я стал, с его лёгкой руки, французским журналистом. И, может быть, пошел бы далеко, если б не выманила меня оттуда моя старая Родина. Так и вижу его, в холщовых брюках, каких-то тапочках, одна под стулом нога переплела другую, чудовищные ногти больших пальцев, жёлтые, как рог животного, рубашка-поло – расстёгнута, дужка очков перебинтована.

У его жены была квартира на пляс де Вож – это исторический культурный ансамбль из одинаковых старых домов 15 века, квадратом окружающих сквер, в котором стоит памятник Людовику XIII – тому, что поощрял мушкетёров. Когда-то этот же Людовик принимал на площади военные парады. Один из домов принадлежал кардиналу Ришелье, и перед его окнами после запрещения дуэлей отмороженные французские аристократы скрещивали шпаги в знак протеста, а потом на Гревской площади им за это рубили головы. В одном из домов на пляс де Вож жил Виктор Гюго, ещё один дом купил для себя велеречивый и позитивный (чем-то напоминающий российского Немцова) министр культуры у Миттерана – Джек Ланг. В общем, эксклюзивное место. Воняет историей. Я назначал там свидания у статуи Людовика лет десять подряд. Дело в том, что я жил совсем рядом. Выйдя с площади на рю Франк Буржуа (переводится как «улица Честных обывателей»), следовало сразу повернуть налево на «мою улицу» – на rue de Turenne, и через несколько минут я был дома, дом стоял на пересечении rue de Turenne и улочки Капустного моста. (Конечно, никакого моста и никакой капусты). Так что когда Жан-Эдерн решил, что для большего сближения редакционного совета нужно нас приглашать еженедельно к себе на пляс де Вож, кормить и поить, то я стал ходить к нему еженедельно. Было удобно. К тому времени у него были плохие отношения с женой, повсюду открыто демонстрировала свои юные прелести высокая и крупная Элизабет, потому он вёл уже, в сущности, холостяцкую жизнь, окружённый алжирской кухаркой Луизой и секретарём Омаром. Похожий на улыбчивого марсианина – глаза всегда до упора распахнуты, рот тоже, – Омар возил Жан-Эдерна на мотоцикле или в автомобиле. Как водится, Луиза и Омар дружески переругивались. Третьим неизменным персонажем, сопровождающим Жан-Эдерна, был его брат Лоран – бизнесмен P.D.G (генеральный директор, по-нашему). Чего он был генеральный директор, я так и не узнал, но он был верным братом и, я думаю, угрохал немало денег на затеи своего единокровного.